Ангел во плоти

Не знаю, сколько мы так проскакали, может час, может больше, но вскоре черные дебри мертвых гнилух закончились, и мы вышли на открытое место. Эх, глаза б мои не видели этого пейзажа! Вот какие у вас ассоциации с открытым местом? У меня например: свежий воздух, солнышко, поля, тополя… а тут, такая вонища, что кажется зажги спичку и все взорвется! Да бог с ней, вонищей — сам пейзаж был просто отвратительный: представьте себе самую гадкую сточную яму и увеличьте ее до размеров приличного озера или, вернее, болота. А теперь в середину этой булькающей и чавкающей мешанины поместите несколько спин огромных серых бегемотов, добавьте мух и ворон, и натюрморт готов — извольте кушать. Что, неохота? А эти гигантские зверюги что-то там, в самой середине этой мерзости, с большим удовольствием и громким чавканьем пережевывали.

Я слез со спины остановившегося волка и, гундося в зажатый нос, спросил:

— И что это все значит?

— Там. Смотри, — коротко ответил серый.

Я проследил за его взглядом и, всмотревшись, заметил на дальнем конце этой вакханалии жидких отходов стайку копошащихся в болоте созданий, чем-то смахивающих то ли на людей, то ли на обезьян. Разглядеть их было сложно, но не из-за расстояния, а из-за скудного освещения. Я вдруг с ужасом понял, что в этом мире нет цветов, все вокруг было черным, серым или светло-серым. На появление солнца в тусклом небосводе не было никакой надежды — такими глупостями здесь народ не баловали.

— Это то, что осталось здесь от людей? — переспросил я Шермана и получил в ответ утвердительный кивок серой лобастой морды.

Неожиданно волк добавил:

— Не только они, — и, мотнув мордой в сторону бегемотов, сказал. — Эти тоже из бывших обжор на Земле.

— А почем ты знаешь?

— А когда очередной жертвой закусываешь, то ее мысли часто наружу лезут, — не стал хитрить хищник. — А вот черти невкусные — горькие. Их если только из морального удовольствия рвать на части приятно.

— Экий ты кровожадный! — грустно возразил я на такие гастрономические откровения.

— Ты просто не в курсе, — спокойно ответил волк. — Разве не заметно, что в этом мире нечего есть? А голод, между прочим, здесь просто ужасный, бесконечный и сводящий с ума.

— А я что-то и не проголодался, — заметил я, продолжая затыкать нос. — Тут, скорее, стошнит!

— Ну, кому как повезет, но я пока неедящих не встречал. Всегда или ты съешь, или тебя съедят, — объяснил здешние законы вежливости серый приятель. — Кроме того, здесь нет огня и нет живых растений, так что есть приходится только друг друга.

— А нельзя как-нибудь по-другому? — осторожно спросил я, представляя, как мне придется закусывать вымоченными в дерьме бегемотами. Это какой же голод должен быть, чтобы такое есть, да еще в сыром виде?

Ответом мне было суровое мотание головой — Шерман предпочитал молчать, если было можно обходиться без слов. И все-таки он добавил:

— Здесь каждый защищается, как может: эти обжоры наращивают массу тела и толщину шкуры, а та мелюзга сбивается в стаи под покровительством какой-нибудь дряни из чертей. Да сейчас сам увидишь…

— Мы что, мы к ним пойдем? — попытался выведать я план предстоящих действий.

— А есть варианты? — буркнул немного недовольно волк.

— Нет, — вздохнул я в ответ.

И в самом деле, пока я ничего не понимал в этом мире, и не мне было указывать, что кому делать. Вдоволь налюбовавшись вдохновляющим тошноту пейзажем, мы стали месить ногами грязь вокруг вонючего болота по направлению к копошащимся вдали существам.

Вскоре я смог рассмотреть, чем занимаются эти маленькие уродцы. Они ковырялись, кто по колено, кто по пояс в болоте, что-то там вылавливая и собирая в корзины из грубо сплетенных ветвей — видимо из того же мертвого леса. Вид их был ужасен, если учесть, что когда-то это были люди. Этих, больше похожих на безволосых шимпанзе существ, было невыносимо жалко: их труд был не только безрадостен и тяжел, но и просто отвратителен.

Я уже полетел к несчастным, как говорится, расправив крылья и набрав побольше воздуху для пламенной речи в защиту прав обиженных и угнетенных, как почувствовал, что мой зад, вернее штаны меня не пускают. Оглянувшись, я увидел, что они крепко зажаты в тисках волчьей пасти. Мой, полный возмущения вопль был прерван рыком:

— Куда прешь, самоубийца!

Так что мне на ходу пришлось перекроить праведное возмущение в осторожный вопрос:

— А что, нельзя?

— Если хочешь чтобы тобой закусили, то можно, — волк обнажил свои зубищи то ли в оскале, то ли в ухмылке — поди тут разбери. Я вдруг вспомнил про свои, тоже немалые зубищи и спросил:

— Слушай, а я-то на человека похож?

— Ты самый человекообразный в этом мире, — волк с трудом выговорил мое высоконаучное определение и добавил. — Даже одет, как человек. Морда, правда, подкачала, но не настолько как у них или у меня. Сдается мне, что ты все-таки черт, а не ангел.