Ангел Возмездия

В видеогазетах он читал о Гуте Хлодрике. Совсем короткая была заметочка. Но суть-то ясна: старинного приятеля под конвоем отправили на подводные шахты Гиргеи, в бессрочную каторгу. Иван понимал, для Гуга это крышка, никогда ему не выбраться с этой проклятой планеты! Но что он мог поделать? Только скрежетать зубами в бессилии? Нет, нервы надо было беречь для дела. И все же он не тратил времени зря, раздобыл и припрятал автомат-парализатор, десантный лучемет, кое-какие боеприпасы... Если бы он в селе показал кому-нибудь эти штуковины, никто бы не понял, для чего вся эта железная дребедень – уже двести с лишним лет не было войн, даже местного характера, охота на животных давным-давно вышла из моды, на охотника посмотрели бы как на недоумка. Обзавелся он и спецмедикаментами, запасом стимуляторов, нейтрализаторов... К нелюдям с голыми руками не попрешься! К ним и вооруженным до зубов было идти не слишком-то безопасно. И вообще, что он о них знал? Да ровным счетом ничего! Но Иван утешал себя мыслью, что вот и узнает! А там видно будет!

Его жгло изнутри, разъедало. И он не мог справиться с той бесовской, неукротимой силой, что поселилась в его груди. Не помог ему и старичок-священник. Не помог, но немного облегчил существование, благодаря ему Иван увидал в конце длинного, нескончаемого темного туннеля проблеск света.

В Москву он прилетел на два дня. Больше выжидать не стоило, больше выжидать ему не позволяла гнетущая, безжалостная память. Он стоял в Храме, отрешенный и завороженный, он был готов простоять так всю жизнь. Это был целый мир в мире. Вселенная во Вселенной! Этому Храму было без малого шестьсот лет. Он был воздвигнут народом и для народа. На белом свете не существовало ничего равного ему. Были строения выше, шире, массивнее и грандиознее. Но гармоничнее и одухотвореннее не было, ни в прошлом, ни в настоящем. Не предвиделось таковых и в будущем. В этом Храме воплотился тысячелетний гений народа-страдальца, народа-защитника. Его невозможно было уничтожить, стереть с лица этой святой земли. Его можно было лишь временно разрушить, разнести на куски, что и сделали варвары-изверги двадцатого века, века тотального геноцида и мракобесия вселенских масштабов.

Но власть вандалов и убийц оказалась недолгой. Храм же был вечен – он возродился в конце этого кровавого, но выдохшегося на последних десятилетиях века, возродился во всем своем великолепии и нетленности, по воле народа и вопреки доживающей в роскоши и страхе кучке плутократов-узурпаторов. И его возрождение стало началом Возрождения полузадушенной многострадальной земли – десятки тысяч храмов засверкали над городами и селами золотыми куполами, освещая российскую землю, утверждая в ней своим величием и открытостью мир и покой, терпимость и доброту. В считанные годы поднялась из праха полуразрушенная страна, ожила, окрепла, обрела второе дыхание, еще более глубокое, чем первое, более ровное, животворящее. И стоял в сердце этой великой и могучей страны, дающей все человеку любой крови и веры, обеспечивающей всем покой и благоденствие, светлый, возносящийся к небесам Храм – главная обитель Духа Возрождения России и всего православного христианского мира, средоточие Добра и Веры в Добро – Храм Христа Спасителя, Неразрушимая Святыня. Стоял, отражая своими куполами Огонь Небесный, бросая его блики на людей – в их сердца и души.

Иван сошел со своего места, ничего не видя вокруг, ничего не слыша, побрел к иконостасу. Он понимал, что пора уходить, что ему нельзя расслабляться, размякать душой. Но ничего не мог с собой поделать. Он хотел в последний раз – в первый и последний! – заглянуть в глаза Тому, кто единственный не бросит его, не оставит в самую трудную и тяжкую минуту. И он видел уже Этот Взгляд. И он понимал, что и его видят.

– Огради меня. Господи, силою Честного и Животворящего Твоего Креста, – прошептал он, почти не разжимая губ. – И сохрани меня от всякого зла.

Краем глаза он увидал какого-то священослужителя, приближавшегося к нему. Но он не мог оторвать взгляда от Лика Того, к кому обращался. Он ждал Знака.

И ему показалось, что дождался. Лик вдруг утратил суровость и непреклонность, стал добрым, даже простодушно добрым, словно приоткрывая завесу, скрывавшую Его подлинное выражение от непосвященных.

Иван вздрогнул. Отвел глаза. С него было достаточно.

– Что ты ищешь, сын мой? – спросил полушепотом священнослужитель.

Он был еще совсем не старый, лет под семьдесят, с длинной темно-русой, но уже полуседой бородой и близорукими добрыми, почти детскими глазами. Его голову облегал белый и странный какой-то, на взгляд Ивана, клобук с маленьким крестиком наверху.

Иван совершенно не разбирался в церковных чинах и званиях, не мог отличить митрополита от рядового батюшки, дьякона от семинариста, а кто в каких одеяниях и по какому случаю должен был предстать перед паствою, он и вообразить не мог. Надо было, конечно, все это разузнать запомнить. Но Ивана больше влекло внутреннее, глубинное, нежели внешнее, наружное.

– Правду ищу, – сказал он.