Ангел западного окна

– Да-да. Прощальный подарок тибетских чародеев должен был убить тебя. О, знал бы ты, какие силы нужны, чтобы совершить предписанное ваджроли-тантрой и не погибнуть! Лишь азиатам удается успешно довести этот ритуал до конца. Но ты совершил немало – дважды остался в живых, отведав смертельной отравы, дважды выкарабкался благодаря своей и только своей силе. И поэтому ты достоин помощи.

– Помоги!

Теодор Гэртнер делает знак следовать за ним.

Лишь теперь понемногу оживают мои чувства, и постепенно им раскрывается окружающее.

Мы поднялись под крышу башни. В углу очаг, огромная печь с горном, какие устраивались в алхимических лабораториях. Вдоль стен тянутся полки, на которых аккуратно расставлены стеклянные сосуды, прочая утварь, принадлежности, необходимые алхимику.

Где же я, в лаборатории Джона Ди? Забрезжила догадка: мы в потустороннем мире, среди прообразов и теней. Эта лаборатория похожа и в то же время не похожа на свое земное подобие, как личико ребенка и лицо того же человека в старости. Похолодев от этой мысли, я спрашиваю:

– Друг, скажи мне правду: я умер?

Теодор Гэртнер медлит с ответом, потом хитро улыбается и произносит загадочные слова:

– Напротив. Ты ожил.

Он хочет покинуть лабораторию и, открыв дверь, знаком приглашает меня выйти первым.

И на пороге, взглянув на Теодора Гэртнера, я чувствую то же, что испытал при виде этой алхимической лаборатории: лицо знакомое, близкое, но я знал его не в земной жизни, а до нее, раньше, намного раньше… Вскоре меня отвлекли от бесплодных раздумий совсем иные впечатления. Мы проходим через замковый двор, окруженный крепостными стенами. Нигде никаких развалин, ничего похожего на прежнюю картину запустения! И нет, словно никогда и не было, ни горячих ключей, ни сооружений будущей водолечебницы. Чудеса! Я в недоумении оборачиваюсь к своему провожатому. Он кивает и улыбается:

– Эльсбетштайн – древнейший стигмат на теле земли. Здесь от века не иссякают источники земных судеб. Ключи, которые ты когда-то видел, забив из земли, явились предзнаменованием того, что мы вернемся в свою крепость и снова будем ее полноправными владетелями. Так и случилось… Когда к горячим источникам потянулись жадные руки слепой человеческой алчности, те мгновенно иссякли. А то, что ныне хранят эти стены, смертным не дано узреть, ибо они имеют глаза и… не видят.

Я оглядываюсь вокруг и не устаю удивляться. Высокие шатровые крыши поднялись над старыми стенами, большие башни и малые башенки увенчаны изящными пинаклями. Однако незаметно каких-то признаков реставрации или новой постройки, все здесь овеяно покойной тишиной, на всем неподдельная печать старины.

– Здесь ты сможешь многое свершить, если… мы не расстанемся. – Теодор Гэртнер небрежно повел рукой и отвернулся. Несмотря на кажущееся безразличие его тона, мою душу словно омрачила тень сгустившихся туч.

Меж тем друг привел меня в старый сад, простершийся от замка до дальней крепостной стены.

И вот я снова увидел вдали прекрасную полноводную реку и широкие плодородные долы, согретые солнцем, укрытые горными склонами, мирные и покойные, словно от века привольно раскинувшиеся над рекой… Странно – этот старый сад и открывшийся за стеной вид на долину мгновенно пробудили давнее, однако мучительно острое ощущение чего-то хорошо знакомого, лишь скрытого за зримыми картинами, – подобное чувство всем нам случалось пережить, когда, заметив какую-то черту окружающего ландшафта, столкнувшись с незначащим пустяком или ненароком услышав чьи-то слова, мы неотступно мучаемся чувством – это я однажды видел, знал, испытывал, но гораздо острее.

Неожиданно для себя самого я остановился и, схватив Теодора Гэртнера за руку, воскликнул:

– Это замок Мортлейк, я видел его в магическом кристалле, это он! И в то же время не он! Образ Мортлейка лишь проступает в Эльсбетштайне, в этой крепости, которая некогда лежала в руинах на вершине горы над рекой, а теперь стала твоим владением. И ты, ты ведь не только Теодор Гэртнер, а еще и…

Радостно засмеявшись, он прижал палец к губам, а затем увел меня из сада.

В замке он оставил меня одного. Много ли времени я провел там? Не знаю. Когда оглядываюсь назад и вспоминаю свое покойное уединение, мне кажется, что именно в то время я каким-то удивительным образом словно вернулся на родину, забытую, ибо я покинул ее много-много столетий тому назад.

О тогдашнем течении времени ничего не могу сказать. Дни и ночи я, правда, различал, но это было позднее, когда начались наши беседы с Гэртнером, когда над магическим круговращением слов то светило солнце, то сгущался мрак ночной и на высокие стены, смутно белевшие в таинственном сумраке, падали тени и свет сладко пахнущих воском свечей…

Думаю, то был третий вечер, окутавший мглой башню Эльсбетштайна… Теодор Гэртнер вдруг прервал нашу долгую беседу о приятных, но в общем-то пустых делах. И бросил небрежно, как будто речь шла о самой обыкновенной и простой вещи на свете:

– Пора, теперь ты готов.

Я вздрогнул. В душе зашевелился темный страх.

– Ты хочешь сказать… что мне… – Я растерянно умолк.