Ангел западного окна

Наконец сэр Боннер оправился от испуга и, утерши пот со лба рукавом шелковой сутаны, заговорил очень спокойно и тихо, однако голос его был хриплым и сдавленным:

– Не исторгла твоя, ведьмовское отродье, глотка новых песен, знаем мы эти гнусные измышления злокозненного врага истины. Ты, однако, напомнил нам, что следует поторопиться, дабы ты, подобие сатанинское, долее не грелся в лучах света небесного.

– Да, поторопись, – хмуро ответил Бартлет, – убирайся, а то дышать нечем, тут все провоняло твоим, пожиратель падали, отвратным духом, хоть топор вешай.

Епископ властно поднял руку, стражники бросились к Бартлету, но тот скорчился и, ловко опрокинувшись на спину, выставил им не только зад свой, но и ногу, с которой скинул башмак. Стражники отпрянули.

– А ну, полюбуйтесь-ка, полюбуйтесь! – воскликнул он. – Серебряный башмак, видели? Его подарила Великая Матерь Исаида. Раз он при мне, ни боли, ни страха не ведаю! Свободен я от сих хворей, что одолевают вас, коротышек-карликов!

С содроганием увидел я, что на ноге у него нет пальцев; культя и впрямь походила на уродливый серебряный башмак, ибо по самую щиколотку была покрыта светлыми пятнами и изъедена страшной болезнью, серебристой проказой, иначе лепрой. Бартлет был как тот прокаженный, о ком в Библии сказано: „…вышел он… белый от проказы, как снег“…[45]

Стражники завопили:

– Чума! Проказа! – и, отшвырнув копья и кандалы, с коими пришли, опрометью бросились вон, толкаясь и теснясь в дверях камеры.

Сэр Боннер, хоть и не сошел с места, весь скривился от ужаса и брезгливости и явно не мог решить, то ли хранить гордый вид, то ли поддаться страху, ибо даже сведущие люди и ученые мужи опасаются сего необычайно заразительного недуга. И пришедший сюда потешить свое властолюбие и насладиться муками несчастных узников епископ начал медленно, шаг за шагом пятиться, не спуская глаз с Бартлета, а тот полз за ним и подбирался все ближе, выставив страшную блестящую ступню и непрестанно осыпая церковного иерарха глумливой бранью да гнусными поношениями. Сэр Боннер положил безобразию конец, хоть и не слишком отважно, – скакнув к двери, сдавленным голосом просипел: