Ангелам господства

В тот приезд Семеновны мне вновь напоминали эту историю за чашкой чая и призывали отдохнуть на их веранде, свято веря, что выпадал мне путь далёк. Пока старшая, Лида, наблюдала за тем, как Лилия к походу в школу пакует в рушничок еду и хлеб (они подкармливали слабых ребятишек, наверное, намоленною снедью), я потихоньку перешла в цветник.

Здороваться с Шарыней за забором было моей уловкой. Не наступать на жаб — угаданный успех. К альпийской горке шла тропинка и колея колясочных колёс. Здесь каждый первоцвет сиял уходом. На камешке лежал совочек и лорнет. Подолгу, при ожидании сестры, над цветником просиживала Лида и говорила в прорастающий бутон, накинув на колени кроссворд для вида.

Жизнь в Берендеях — нравственный выкуп за грехи или спасенье? Шедевр земной из цвета с ароматом — неординарный выход из беды.

Шарыще фыркнул и залаял. Кто-то встревожил тишину.

— А почки там не повредились? Зима холодная была.

Не сразу я смекнула осознать, что это вывалилась в огород Матвевна и обращается к Мяхвётевичу, который чуть её терпел, поскольку говорить с такой соседкой — что свечку от пожара зажигать.

— Я форточку на гвоздь закрыла от своего кота.

Подлизывается к Шарыне Патрикевна, чтоб не рычал и дал поговорить. Сама прищурилась на щелку вдоль забора, чтоб лучше рассмотреть меня.

— По радио чевой-то говорят о ветеранах живых и поздравляют. А ничего о мертвых. Вот я за своего отца приплаты никакой не получаю. А мне было всего семнадцать лет, когда он, бедненький, погиб на фронте. И почему я не имею льгот от государства?

— А плохо станет вам от сервелатов. — Заслуженный сосед не выдержал и отозвался.

— Ох, как я победовала зимою в нашей областной… Я ему говорила: «Доктор, у меня сахару кусок в моче. Я не прошу избавить, дайте лекарство — чем, а я сама!»   Откуда он теперь берётся, этот сахар?

— Едят его помногу.

— У нас ведь было — свекла. Мы сахару не ели.

— Да вы не видели его.

— Не знали! Бывало, свеклу грузят — ну, возьмут нам, детям, свеколку. Возьмут. Так ешь её — она же сладкая была, как сахар. А сахару не знали. Теперь ты глянь-ка, диабет.

— Но мёд был мёдом, а молоко — здоровьем.

Мяхвётич, по обычаю туманных Альбионов, с утра весною вкушал ревеневый кисель.

Матвевна таких диковин сторонилась: «едит лопух». 

— Нам главное щас пережить конверсию. А остальное — неизбежно. — Такое резюме всегда итожило Матвеевну и прямо означало, что обсужденья в преньях необходимо прекратить. И если становилось невозможным призвать её фантазию к морали, соседи ей напоминали о себе. О Патрикеевне. Лучше всех это делал Мяхвётевич. Сейчас, после объёмной с пряником дозы ревеня, ему было необходимо взгромоздиться на турник, и соблюсти обычный ритуал — отфыркнуть Шариковым рыком один подъём переворотом с подтягиваньем к перекладине десяток раз, а Патрикеевна бессовестно мешала. Теперь она переключилась от сахара на пороха.

— Конверсию… Кооперацию… Борьбу с нетрудовыми… Цыгане говорят, что если дальше так продлится перестройка, они своим коням все зубы золотые вставят. А мы вместо продукции уже кастрюли выпускаем, а дальше будет тут асфальтовый завод.

— Природа это не потерпит. — Философ, грешным делом, опасался, что мироздание умом руководителей способно рухнуть всякий час ещё к обеду, после приезда Тетчер.

Предвидеть будущее политических событий Мяхвётевич умел по небесам. Он каждодневно наблюдал сезонность, частоту и высоту полёта лайнеров трансатлантических, сверхзвуковых и прочей «ТУчести и ЯКости».  Он точно сопоставлял их звук с вещаньем новостей и публикацией в газетах. Теперешний волюнтаризм для авиатора был горше кукурузы. «Честь и ость»   давали сбои — не так и не туда летали, «птисы». 

Матвевна политические предсказанья сверяла с запахом. Нюх у лисы был предрассудком настолько точным, что всякий раз склонялся к приблизительным сужденьям. Для любопытного вопроса, даже безмозглых родственников, у неё всегда звучал ответ: «Цистерны крашу!»   После чего её мгновенно гордыня обуревала, и, чтобы справиться с жаждой величия, не впав в ничтожество, Матвевна добавляла: «Моя продукция идет на Кубу!»   Затем, спесиво уязвлённая, кончала: «…и в прочие другие страны».  Она была технологом по порохам. Высоким профессионалом. Есть старое поверье, что только взрывчатка, намешанная женщиной, отменно попадает в цель. Самозабвенно Матвевна пела в праздники «Катюшу».  И этот её фактор, однажды спас меня.

Потом я долго вспоминала как во времена неразберихи, после крушения варшавских соглашений, в преддверии полнейшего разгула валютных бед и терроризма, полет женевского экспресса в Вену был прерван без объяснения причин, и угнан, в неведомый отстойник для проверки. Всех пассажиров вытряхнули из вагона, и мой диппаспорт препятствием к тому не послужил.