Ангелам господства

Поднять свою усталость по старой лестнице родного института можно только под гипнотическим воздействием подобных величин: сорокалетие кафедры. Время, как мистика, мне двинулось навстречу и удалилось вниз — Горохов? Царь Горох, гримёр. Не может быть, такие сроки не живут на свете… А почему он не узнал? Царь фантастически был эффективен к фотофиксации на лица. Может, не памятливость изменила, а просто так измена временем пришла. Вот ведь собака у Николь какой большой за эти годы стала, а рядом дочь — тростинка-тополёк, уже со скрипочкой, и даже её пилит. Пряжка плаща ударила в балясину перила. Студентки рослые, красивые, в глазах — кураж несметной славы, на дрязги коромысла оглянулись, и лицезрели, замерев. Тут глаз в серёдке круга приоткрылся, и на меня глядит.

— Уйдите все!

Цветок распался. Все, без шорохов все улетучились, исчезли. Словно эльфы.

— Где ты была?

Мне показалось, что это долгое объятье — величиною в век. Оно так долго длилось, что я успела осознать, как у меня убыло сил за эти годы мытарств.

— Я рядом. Всего лишь триста километров к югу по карте от Москвы.

— Но я же там четыре раза был.

— Вы не включали ящик, очевидно.

— Как, ты работаешь на телевидении? Ну, матушка, это в теперешние годы постигло многих наших.

— Почти всех.

Я так давно не открывала эту дверь, равную высоте стены в моих жилых пространствах, давно не втягивала запах этой бездны, не слышала шумов, до шороха размноженных по тёмным берегам и лезвиям границ: партер, амфитеатр, ложи, яма, рампа. И этот вечный свист на фоне люстры под потолком в колосниках. Жилая атмосфера волшебства. Безмерно плацентарное пространство чар. В покое пауз затаились сути волшебных мановений. Оживать было способно здесь угаданное. Вот репетирует прогоны режиссёр. Мне шепчут на ухо: он ученик Новицкой. Нет. Никогда! Я вижу почерк. Это питомец Бухмана. По почерку манеры узнаю — так строили на сцене целое из крошки бухманята. Потом другой прогон. Мне говорят, что это школа Мейерхольда. А я ловлю отважную, пронзительную нежность — Поличенецкий. Как в почерках учеников проявлены учителя… Сквозь вечность. Кто отвергал понятье театральной школы? Сумбурный спор театроведов всё нивелировал. Приказом примерили, и смолкли все. Итог контекста был проявлен: «Школа у нас у всех одна — Константина Сергеевича Станиславского!»   Окрик на ритуал для расшалившихся художников. И затаились школы. А семена посева проросли. Носители их сами не подозревают, с какого поля колоски теперь сроднились стеблями, а были врозь корнями. В войне с идеологией цензуры театр закрылся камерностью тайны. Встал со щитом, его не растворяла коррозия свободы под названием «базар».  Простите — свободный рынок производства. Идеология базарной выгоды сквозь оболочку школы в сценическую педагогику бациллой не вошла. Вокруг сидели дяденьки из Думы. Тоже смотрели репетиции. Хотели скоротать начальный выход в церемониале. Я слышала их мысли. Соскучились по сцене альма-матер. Конечно, им хотелось скрыть — какого изначального гнезда пииты. Трибунам думским нет предтечи — они без прошлого стараются казаться.

— Цыгане, ну как вы пляшете?! Где поросёнок?

Огромная, разросшаяся до китовых тонн морская Рыба гнала утробным голосом волну величиной в цунами. Мизансцены распадались под страхом режиссёрских деспотий.

— Смотри, кого я тут к тебе привёл, — негромко-вкрадчиво промолвил Мэтр, и вязкое пространство зала заполнилось гармоникой сигнализации родства.

— Закройте дверь с обратной стороны! Вы нам мешаете!

Ну вот! Я так и знала! Она все помнит, и теперь меня не признаёт. Я Рыбе в юности не угодила! Она же попросила привезти ей кофточку сиреневого цвета, когда я уезжала на гастроль — на практику по преддипломной постановке. Но кофточек сиреневых не оказалось. Прибалтика была почти Европа — в сезоны соблюдала моду на цвета.

Под лестницу к Дрезине ножонки сами принесли. Котяшка-змееборец дремал привычно в драном стуле. Через тринадцать лет который будет по счёту верный страж? Всё те же чашки, тот же трехслоновый чай. Магнитофонной памятью Дрезины мгновенно воспроизвелось в пространство имя, фамилия, замужняя и девичья, дипломная тематика, оценка, и год, и выпускной спектакль, идея, сверхзадача, зерно характеров героев, сквозное действие дипломного спектакля и расстановка мизансцен.

— Ты на неё не обижайся, — сёрбнула с блюдечка Дрезина, и оценила мою выучку железного лица. — Она кричит теперь на всех… — Я тщилась, чтоб не дрогнул мускул, в такой момент важней не выслушать, а не спугнуть — готовых ведь ответов не бывает. — Она недавно с операции…Никто не знал, что выживет.

Я окунулась мысленно в другое. Когда я ставила диплом, мне принесли стороннюю оценку меня в понятьях местных острословов. С обескураживающим эффектом: «женщины-режиссеры — это зубры!»   Действительно, тогда достаточно было взглянуть на признанные особи и усомниться в поле. Своей субтильностью я им внушала слабость.