Ангелика

— Понимаю, сэр. Еще как понимаю. Общество организует себя определенным манером, на что есть свои причины, биологические и необходимые, что вы только сейчас и познаете, не избегнув расходов и потерь. Сделалась ли она при недавнем крушении личности менее покорной? — Джозеф признал, что в последнее время его способность к влиянию свелась на нет. — Способность к влиянию? Как часто вы вынуждены прибегать к телесным наказаниям?

— Никогда не испытывал такой потребности.

Доктор Майлз кратко изумился, затем зримо рассердился.

— Ваши предпочтения, сэр, тут ни при чем, — сказал он наконец. — Вы говорите о явственном психическом неравновесии. Должен сказать вам прямо: вы это неравновесие поощрили. Женские прихоти, мистер Бартон, есть микрокосмическое безумие. Сие наука продемонстрировала категорически. Противоположно, безумие в женщине есть концентрация прихотей, кои обычно уже имеются в ее репертуаре, концентрация, допущенная ею самой и ее нерадивым хозяином. Женщины, как правило, — и я пока что не обладаю исчерпывающими полномочиями говорить о вашей супруге, — но, как правило, они являют собой летучую сущность, коя требует внимательного руководства в пору и девичества, и женской зрелости. Ваш ребенок — девочка, сказали вы? Так вот, черт подери, если вы порете одну, вы можете пороть и другую, и ваша святая обязанность — пороть обеих.

Джозеф не мог признаться, что ни разу не ударил Ангелику и с недавних пор относился к ней с большей теплотой, нежели к ее матери.

— Верность и нежность женщин, мистер. Бартон, есть плоды их железистой системы. Элементарная анатомия, как вам наверняка ведомо. Вы же ученый, разве нет? Отклонение от верности и нежности — кое составляет чистый итог вашей жалобы — может приключиться вследствие истощения той же самой железистой системы.

Я имею сказать, что наука чрезвычайно близка к раскрытию телесной природы характера, и я смею утверждать также, что неприятности, с коими вы сталкиваетесь, происходят от вашего небрежения надзором за первейшими признаками истощения железистой системы вашей супруги. Подобное требование нормально, ибо женщина стареет. Очень может быть, что износ женской индивидуальности между тридцатью пятью и сорока годами, после пятнадцати — двадцати лет замужества, есть иллюстрация к модели Дарвина. Может статься, депульхеризация, огрубление как телесной красоты, так и обаяния вкупе с нравом, случается ровно для того, чтобы обуздывать позднее плодородие, каковое, что преобильно демонстрирует нам отбор, чревато негодным потомством… Поскольку вы попустили этой язве загноиться, не положив ей никаких пределов, на скорое излечение надеяться нечего, тем сложнее вам будет возвратить себе главенство. Более прочего меня волнует вера вашей супруги в то, что привидения стараются изувечить ребенка. Она может представлять опасность для самой себя или ребенка, не исключено, что и для вас. Вы смеетесь. — Джозефу было вовсе не до смеха, он и предположить не мог, что беседа осияна юмором. — Я бы не советовал вам увертываться от этого вопроса… Я, знаете ли, вспомнил, — продолжал пожилой желтеющий доктор и принялся энергично растирать подпорки своего носа, словно желая убедиться в их прочности, — одного господина, кой безмерно любил свою супругу. Всячески ее ублажал. Тратил на нее деньги точно итальянский жиголо. Одевал ее роскошнее некуда и по самой последней моде, после обеда тащил в дом всяческие безделицы, примеченные женой с утра. Каждый вечер — очередной festino[25] и самые именитые гости.