Ангелочек. Время любить

— В сумерках я дошел до подножия ската. Именно так местные жители называют эту гору причудливой формы. Это происходило в конце июня 1878 года. Еды у меня было достаточно. Я поднялся к замку, резко выделявшемуся на фоне розового неба. Сам замок позолотили лучи уходящего солнца. Какая-то непреодолимая сила заставляла меня пробираться между обломками скал и кустарниками. До наступления ночи я добрался до вершины. Очутившись там, я испытал глубокое чувство удовлетворения. Надо вам сказать, что в то время я был неисправимым бродягой, разыскивавшим семью. Ничто не могло удержать меня на одном месте. Я вел разгульный образ жизни, полагаясь на доброту женщин, которых легко было разжалобить, и тогда они дарили мне фрукты или хлеб вкупе со своей улыбкой… Но я отвлекся. Итак, я оказался в Монсегюре, между стен, которые на протяжении нескольких столетий разрушали дождь, снег и ураганный ветер. Я чувствовал себя защищенным вдали от человеческой низости, от всяких превратностей нашего мира. Моя вера, столь часто улетавшая от меня, обрела силу. Я помню, что горячо молился, стоя на коленях на плоском камне, опьяненный ароматом самшита. Я молился, я просил Небеса, столь близкие ко мне, направить меня на истинный путь, на тот, по которому я, ничего не знающий о своем происхождении, получивший в наследство только имя Жозеф и золотой медальон с двумя инициалами, буду идти не один.

Потрясенная Анжелина вздрогнула, представив себе, как Луиджи стоял один-одинешенек на горе, которую многие считали священной.

— Я любовался бескрайним горизонтом, великолепным зрелищем, когда туман покрывал ярко-зеленые сосняки. Мои глаза были устремлены в вечность. Наконец наступила ночь. Я даже не дотронулся до своих скромных припасов. Испытывая глубокое умиротворение и безмерную радость, я заснул посредине внутреннего двора замка. На рассвете меня разбудило пение птиц, и я стал свидетелем явления редкой красоты. Вставало солнце, и его ярко-красные лучи проникали сквозь бойницы, озаряя камни. Небо было сиреневым, как первые весенние цветы. Казалось, сама десница Божья зажгла все эти сверкающие огоньки. Я расценил это как ответ на мои молитвы. Думаю, так оно и было. И тогда я взял скрипку и сыграл вот эту мелодию…

Акробат проворно встал перед своими немногочисленными слушателями, завороженно смотревшими на него. Он вынул инструмент из футляра и сыграл меланхоличную и одновременно радостную мелодию, напоминавшую провансальскую песню, столь дорогую сердцу жителям Арьежа.

На глазах Жана Бонзона заблестели слезы, но горец не желал поддаваться чувствам и поэтому встал, держа в руке стакан.

— Браво! Ты, парень, настоящий аристократ среди трубадуров, — заявил он. — Давай выпьем! Своей болтовней ты вывернул мне все кишки!

— Нет, Жан, нет! — простонала Албани, очарованная этим трогательным признанием. — Это вовсе не болтовня! Как тебе не стыдно?! Мсье Луиджи, не обращайте внимания на моего мужа. И что же это был за ответ?

— Сейчас я вам объясню. Этот ответ, который вас так заинтриговал, имеет человеческий облик, причем весьма изящный. Это произошло в том же году, в начале зимы, в Масса, в ярмарочный день. Я был в своем костюме акробата, в старой куртке из волчьей шкуры, а в ухе у меня была медная серьга. Чтобы заработать несколько су, я играл на скрипке, стоя рядом с дрессировщиком медведей, весьма довольным своей выручкой. Несчастное животное неуклюже плясало, а дрессировщик держал его за цепь, другой конец которой был привязан к кольцу, продетому в нос. Толпа представлялась мне скученной серой массой, поскольку состояла из мужчин и женщин, одетых во все темное. На меня напала меланхолия. Снегопад усиливался, небо стало свинцовым. И вдруг в толпе я заметил девушку. Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди, поскольку мне показалось, что эта барышня озарила своей красотой унылое холодное утро. Я был очарован. У нее были фиолетовые глаза, светло-фиолетовые, и волосы, достойные самой Авроры, — темно-рыжие. Это была Анжелина. Но поскольку я тогда не знал, как ее зовут, я нарек ее Виолеттой. Это и был чудесный ответ на мои молитвы.

Потрясенная молодая женщина одарила Луиджи взглядом, преисполненным благодарности. Она с трудом сдерживала желание броситься ему на шею и расцеловать его в присутствии дядюшки и тетушки. В конце концов она послала к черту целомудрие, подошла к нему и обвила руками его шею. Он прижал ее к себе и закружил по комнате.

Албани восторженно хлопала в ладоши. Что касается Жана Бонзона, то он проворчал:

— А этот пирог, мы будем его есть? Да или нет? Ты еще успеешь нам поиграть на своей скрипке. Эй, племянница, оставь в покое своего болтуна!

Анжелина и Луиджи сели, держась за руки. Все четверо с удовольствием ели сытный пирог, разговаривая на общие темы.

— Дядюшка, я хочу навестить Коралию, — сказала Анжелина, когда все поели. — Я могла бы оценить ее состояние и, возможно, понять, как скоро начнутся роды.

— Я провожу тебя, племянница.

— Хорошо. Сейчас я соберусь.