Ангелов не выбирают

– Саша? Вы еще не готовы?

– Да. А куда мы едем?

– В оперу! Вы же не забыли, что мы едем в оперу?

– Сегодня не могу, Лизонька. Я занят. – Романцев склонился над рукой жены.

Александр не мог признаться, что все его думы сейчас были о болящей внебрачной дочери. Софья умирала. А своих детей Господь не дал.

«Вот расплата», – думал Государь.

Государыня ласково поцеловала мужа в лысеющую макушку. Она знала о смертельной болезни Софьи Нарышкиной.

– Полноте. Я не сержусь. – И медленно вышла из кабинета.

Когда Романцев наконец-то остался один, он со слезами опустился на колени. В руках у него был медальон с изображением дочери. Со стен строго смотрели святые лики.

– Господи, Царю Небесный! – рыдал он. – Богородица, Пресвятая заступница грешному человеку, сохрани жизнь моей девочки. Не отыми единственную радость моих очей. Возьми лучше мою жизнь…

В дверь постучали.

Романцев быстро поднялся с колен, смахнул слезы и спрятал образок во внутренний карман кителя.

– Войдите!

Вошел Аракчеев.

– Вы меня звали?

– Магога, – произнес Романцев нараспев, – Сделай все, что можешь.

– А что я могу, Ваше Величество?

* * *

Алла в вечернем платье влетела в больницу:

– Где? Где он?

В палату ее не пустили.

– Почему к нему нельзя? Реанимация? Где сиделка?

Ее подвели к ординаторской.

Алла Борисовна распахнула дверь и… ее затрясло от негодования.

Маша спала на кушетке.

– Как?! Как вы можете спать? Вы что не знаете, что… что… что Саша… – Рыдания прервали ее речь. – Почему сразу не сообщили?

Опухшая от слез и бессонницы Маша села на топчане.

– Здравствуйте, Алла Борисовна, – безо всякого выражения сказала она.

– Почему вы не с ним?

– Туда не пускают.

– Он что… Что с ним?

– Не знаю. Сердце.

– Сердце? – И тут Алла Борисовна увидела кровь на халате девушки, – это… его кровь?

– Нет. – Маша коснулась рукой окровавленного лба. – Моя.

– Что это? – Алла Борисовна пригляделась к распухшему лицу сиделки.

– Заживет. – Девушка равнодушно смотрела на вечерней наряд Романцевой.

* * *

Алла просидела у палаты почти целые сутки. Никакие уговоры дочери не могли заставить ее покинуть свой пост. Единственное, на что она согласилась, так это переодеть свое роскошное изумрудное платье и выпить стакан кофе. Случившееся, похоже, отняло у нее последние силы. Во всем она винила себя. Как же она могла позволить себе… Как же можно было так забыться! Как же это произошло? Немцы аккуратны, оборудование подвести не могло. Тогда, значит… Господи! Зачем ей была нужна эта встреча? – Она рухнула на кушетку и прислонилась к стене.

– Дочь, принеси воды, что-то голова кружится.

Лена бросилась за стаканом и за сердечным.

– Мама, да не переживай ты так. Не хватало чтобы еще и ты свалилась тут, прям перед его палатой. Вот, выпей валерьянки… – Лена как могла старалась успокоить мать. – Все уже прошло. Доктора говорят, что кризис миновал. Все наладилось, слышишь, ма! Кстати, смотри, профессор идет. Видишь, спокойный какой – значит, все нормально.

* * *

И вот, наконец, герр Хофман открыл перед ними двери.

– Заходите, Алла Борисовна. Александр Павлович пришел в себя. У вас – пять минут, он еще слаб.

Алла вскинулась и стала торопливо приводить себя в порядок, но все валилось у нее из рук.

– Мама, успокойся. Вот, на, ты уронила, – она подняла с пола оброненную Аллой помаду и с нежностью обняла маму. – Да не спеши ты. Видишь, я же говорила… сейчас все и выясним.

Ленка встала и подошла к доктору:

– Здравствуйте, Ханс Фридрихович, скажите, что произошло? Ведь все шло нормально, ну в смысле… И вдруг? – Ей хотелось, чтобы профессор своими аргументами объяснил происшедшее и хоть как-то утешил мать.

Но герр Хофман выглядел озадаченным:

– Могу констатировать только… э-э… установленный факт: по неизвестному пока причине у ваш муж произошла остановка хердца. А через некоторый времь оно опять стало работать… в обычный режим.

Профессор снял очки и близоруко посмотрел на Аллу.

– Это впервые э… в мой практике.

Алла, вытерев слезы, поднялась на слабых ногах и тихо подошла к мужу.