Ангелов в Голливуде не бывает

Дома я, собравшись с духом, все же открыла его. Из конверта выпала фотографическая карточка – мать и Павел Егорович на фоне дома, который они снимали, – и листок, исписанный с обеих сторон аккуратным закругленным почерком. Мать спрашивала, как мои дела, хотела узнать, не нужны ли мне деньги, и приглашала приехать к ним – прямо сейчас, на Рождество, на Новый год, когда угодно. Я поставила карточку на стол, прислонив ее к вазе, и подумала, что никуда не поеду, но ответное письмо пришлю. Я взяла листок бумаги, проставила дату, написала «Дорогая мама», и тут меня заклинило. Не знаю, сколько я сидела и таращилась на листок, с которого на меня смотрели два слова, написанные по-русски. Я знала, что могу написать вежливо-безразличное письмо, элегантно-юмористическое и даже вполне искреннее, описав разные стороны своей жизни, но не было главного, ради чего стоит сочинять что бы то ни было – доверия к своему собеседнику, желания открыться ему. Мне потребовалась почти неделя, чтобы выдавить из себя короткое послание на одну страницу. Я благодарила за фотографию, рассказала, как недавно печатала на заказ триста конвертов с адресами гостей и пригласительных билетов на какое-то торжество, и среди прочего дала понять, что дела еще долго не позволят мне выбраться из Лос-Анджелеса. К письму я приложила рисунок – портрет, который однажды набросал с меня Лео и который показался мне вполне удачным. Фотографии у меня не было, да я и не любила фотографироваться – возможно, потому, что в кадре волей-неволей отражалась нищета, из которой я никак не могла выбиться, даже несмотря на то, что много работала и от клавиш машинки на кончиках пальцев у меня образовались мозоли. Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что однажды я увижу свое фото на обложках иллюстрированных журналов, я бы сочла, что имею дело с жестоким шутником.

9

Я люблю Лос-Анджелес весной, когда цветет жакаранда[6], но осень в городе наводит на меня тоску. Туманы чередуются с ливнями, над дорогами нависает пелена смога. Изо дня в день одно и то же – работа в газете, работа дома, дешевая невкусная пища, Джонни, который не обращает на меня внимания, его братья и кузен со шрамом, не забыть отложить деньги для квартплаты, бензин опять подорожал, и мотор машины стал как-то не так постукивать, когда я завожу ее. Узнав о проблеме, Рэй вызвался взглянуть, в чем дело, и я приехала в мастерскую.

– Во сколько мне обойдется ремонт? – спросила я напрямик, когда он осмотрел машину.

– Ни во сколько, – ответил Рэй, вытирая испачканные маслом руки. – Я починю ее бесплатно.

– Ну нет! – возмутилась я.

– Я не беру деньги с друзей.

Он произнес эту фразу таким тоном, что я сразу смирилась, но Тони, который возился с машиной клиента и тоже слышал наш разговор, нахмурился.

– Эй, что за дела? – промолвил он по-итальянски. – У нас тут что, благотворительная организация? Пусть она заплатит.

– Заткнись, – холодно ответил Рэй, убирая полотенце, которым вытирал руки. – Между прочим, мастерская куплена на мои деньги, так что я сам решу, кто платит, а кто нет.

– Твои деньги? – возмутился Тони. – Да ты был сопляком! Мама получила право распоряжаться твоим наследством, так что это и наша мастерская тоже!

– Может, хватит, а? – не выдержал Джонни. Он выходил покурить и только что вернулся. – Мы все – одна семья! Мы не должны ссориться! – Он повернулся к мрачному, напряженному Тони. – Какое тебе дело, сколько он берет за свою работу? Он же не говорит, что ты должен помогать ему за бесплатно!

– Миротворец, – буркнул Тони, играя желваками. – Ты что, не понимаешь, что он пытается нам сказать? Это, видите ли, его мастерская, потому что ее купили на деньги, оставшиеся после его папаши. Скажите пожалуйста!

– Но ведь так оно и есть, – пожал плечами Джонни. – Я не понимаю, чего ты злишься?

– Чего я злюсь? – вскинулся Тони. – Его отец работал в нефтяной компании. Его мать за всю жизнь палец о палец не ударила. И что? Сделали они хоть что-нибудь для наших родителей, для нас? Я тебя спрашиваю.

– Сделали – посылали нам подарки на Рождество и дни рождения, а мне однажды даже купили велосипед, – ответил Джонни. – А помнишь, как Лина заболела скарлатиной? Врача тогда тоже дядя оплатил.

– Очень ей этот врач помог, раз она умерла, – огрызнулся Тони. – И ничего особенного они для нас не делали. Его отец мог бы моему отцу хорошую работу подыскать…

– Слушай, о чем мы говорим? – Джонни начал раздражаться. – Дядя был инженер, а не президент компании. Да, они жили в лучшем доме, чем мы, и у них были слуги, и Рэй ходил в хорошую школу. Ну и что?

– Я уж не говорю о том, что искать работу пьянице бесполезно, – вставил Рэй, широко улыбаясь.

– Ты что сказал? – заорал Тони, от неожиданности переходя обратно на английский. – Ты как назвал моего отца?

– Он был пьяницей, который не мог продержаться ни на одном месте, а потом его подставили и убили ни за грош, – ответил Рэй. – Мои родители, по крайней мере, были приличные люди.

– Ах ты сукин сын!