Ангельские хроники

Было бы невежливо спросить его, откуда он, куда идет, как зовут его мать или почему он голый, но имя есть у каждого, даже у военнопленных.

– Как хочешь, – тихим голосом отвечает незнакомец.

Это его первые слова за весь вечер.

Тут же Махмуд решает, что так он и будет звать этого человека, ибо только так можно тактично отреагировать на этот странный отказ сделать то, в чем обычно не отказывают.

– Ну, тогда, Какхочешь, возьми еще паштета.

Они кончают есть. Франческа мечется от раковины к буфету, украдкой поглядывая на незнакомца. А ведь он красавец: смуглое матовое лицо, изящный изгиб шеи, тень пробивающейся черной щетины на щеках, вьющиеся черные волосы, фиолетовые губы словно вырезаны резцом скульптора, тяжелые веки в обрамлении длинных густых ресниц. Мальтиец? Араб? В любом случае, он гораздо ярче и выразительнее, чем Махмуд, который в детстве был вообще белокурым, потом потемнел и стал шатеном, а теперь и вовсе поседел. Кто же это? Его родной брат? Двоюродный? Но почему он голый, да еще в ее пальто? Может, тут замешана политика? Вообще-то Махмуд политикой не занимается, но кто знает? Время от времени Франческа посматривает на раскрытую двуспальную кровать, занимающую целый угол подвала, прямо напротив стола, за которым обычно работает Махмуд. Ей хочется поскорее туда вернуться, но не раньше, чем этот чужак выкатится. В этот самый момент, подняв свои черные глаза, он произносит:

– Спасибо.

Теперь он уйдет.

Франческа вздохнула с облегчением, но и с некоторым разочарованием. Незнакомец, конечно же, не мог остаться у них, но все-таки жаль, что такое невероятное приключение вот так и кончится.

Он поднялся и, едва не упав, вцепился в стол обеими руками с синими, как у негра, ногтями.

– Куда ты, Какхочешь? – спросил Махмуд.

Тот тихо покачал головой, которая все еще с трудом поворачивалась на его шее. Чувствовалось, что ему все еще холодно: тепло лишь ласкало его тело, не успев проникнуть внутрь.

– Я спрашиваю, куда ты?

– Не знаю.

Это были его вторые слова.

– А я вот знаю, куда. Никуда! Ты останешься здесь. Франческа, постели-ка ему на ковре.

Франческа покачнулась, словно ее внезапно ударили. Как граната, из которой вынули чеку, она помедлила несколько секунд… и наконец взорвалась.

Приводят тут всяких голодранцев, да еще и в ее собственном пальто в придачу, а она корми их, пои в четыре утра! Хорошенькое начало! Видит Бог, она вовсе не расистка, она всей жизнью это доказала, но ей и своего чурки хватит! А этот, красавчик кучерявый, ишь – тихоня! Кто он? Откуда? Кто его знает, может, он и вообще какая-то темная личность? Поел – ладно, ей не жалко, но спать! Ни за что! И что это еще за имя такое – Какхочешь?!

– Спасибо, – глухо повторил Какхочешь.

Пошатываясь, он пошел к двери, повернул ручку, вышел.

Он был все так же бос, и они не услышали, как он поднялся по лестнице.

Это его странное исчезновение – уход в никуда, как если бы он никогда и не приходил, как если бы она видела все это во сне, – заставило Франческу броситься ему вдогонку. Человека можно выгнать на холод, но в никуда – нет. Когда она выскочила на нижнюю площадку, он уже приближался к верхней, находившейся на уровне улицы.

– Какхочешь, вернись!

Он обернулся, такой жалкий в этой дамской кофте и коротких не по росту штанах. Его уже снова трясло от холода. В слабом свете единственной лампочки пальцы его ног четко вырисовывались на фоне потертого коврика – отмытые снегом, совершенно без мозолей, они были удивительно стройны, красивы и казались прозрачными.

– Вернись, – повторила Франческа, – можешь переночевать сегодня. Мы же не дикари какие-нибудь, чтобы вот так тебя отпустить.

И тут произошло нечто удивительное.

В полумраке поднимающейся лестницы да еще и против света она скорее угадывала, чем видела его. И вдруг, еще мгновенье назад такое серьезное и унылое, несмотря на красоту, лицо Какхочешь осветилось изнутри так, что сначала стало различимо в полутьме, а затем залило светом тесную лестничную клетку. Свет заиграл на перилах и озарил убогие стены, обшитые ободранным, исписанным мальчишками зеленым пластиком. Франческа увидела, что Какхочешь улыбался, и сияние его улыбки в десятки раз превосходило мощность ввернутой под потолком сорокасвечовой лампочки.

Он не стал ломаться.

Он медленно спустился вниз, и с каждой ступенькой улыбка его все угасала, но все же не совсем, так что, когда он снова вошел в их жилище, что-то от этого сияния еще оставалось. Подняв голову, Махмуд с трудом узнал его и очень удивился: конечно, спать в тепле гораздо приятнее, чем возвращаться на мороз, но чего уж так сиять-то. Франческа принялась хлопотать. Она достала из-за зеркального шкафа старый матрас, разложила его на полу, принесла подушку и серое войлочное солдатское одеяло, доставшееся ей когда-то от одного из бывших покровителей. Гость лег. Хозяева тоже улеглись в постель и потушили свет. Какое-то время им казалось, что они видят некое свечение вокруг подушки незнакомца, но оно скоро погасло, и они решили, что им почудилось.

* * *