Ангельский концерт

Проснулся я в начале десятого. О том, чтобы успеть на работу, не могло быть и речи. Это мне сообщила Ева — она, в отличие от меня, уже была в полном порядке.

Я пошевелил затекшей шеей и уставился на нее так, будто мы сидели в разных аквариумах.

Ева пересекла комнату и распахнула балконную дверь, впуская сырой воздух позднего утра. За окном висел плотный туман, слегка подкрашенный оранжевым, — значит, где-то светило солнце.

— Что ты так смотришь? — спросила она.

— Ничего, — я перевернулся на бок и потянулся за телефоном. — Не обращай внимания. Дурацкий сон. Тебе когда-нибудь снилось слово?

— Слово? — Ева пожала плечами и вышла.

Не такое уж удовольствие слушать, как я буду врать начальству про неотложное свидание со стоматологом. Когда я с этим покончил, из кухни доносился запах кофе. Я снова повертел шеей, застонал, чертыхнулся и поплелся в ванную.

Ева сидела за кухонным столом в моем любимом кресле — там же, где я провел полночи, пока не убедился, что Матвей Кокорин вовсе и не собирался писать историческую прозу. Я уже начал отчаиваться, когда вдруг понял, что его записи — никакая не беллетристика и не попытка дилетанта создать романизированную биографию средневекового художника. Просто другой способ высказывания… Кулачки Евы подпирали подбородок, а вид был, по обыкновению, всезнающий.

— Ну и что это за слово? — спросила она, когда я рухнул на табуретку и потянулся за чашкой.

— Доброе утро, — сказал я, — тебе не попадались на глаза ключи?

— Какие ключи?

— От дома на Браславской.

— Нет, но думаю, что они у тебя в кармане. Вчера, во всяком случае, они там были. Ты туда собираешься?

— В общем-то… — начал я, но она перебила:

— Значит, собираешься. А я?

— Детка. — Я торопливо глотнул, обжегся и схватился за сигарету. — Я тут хотел кое о чем поразмыслить. Так сказать, сосредоточиться. Мне пришла в голову одна вещь.

— Ага. — Ева кивнула, медная прядь упала ей на глаза, и она нетерпеливо отбросила ее. — Ты хочешь сказать, что тебя больше не интересуют те вещи, которые приходят в мою голову?

— Я этого не говорил. — Глупо было бы начинать день ссорой. — К перерыву я должен попасть на работу, а тебе стоило бы прочесть дневник Нины Дмитриевны.

— Я сама знаю, чем мне заниматься, — фыркнула Ева.

Настаивать было бесполезно и опасно. Поэтому я по-быстрому собрался, сунул в кейс тугую трубку зеленых пятидесяток, обнаруженную в тайнике Кокорина вместе с нательным крестиком, и спустя полчаса уже трясся в разбитой маршрутке в сторону Браславской.

Я вышел у перекрестка с мигающим в тумане желтым светофором. Маршрутка здесь пересекала трамвайные пути. Улица шла в гору, затем поворачивала направо. По обе стороны тянулись массивные ограды: металл, бутовый камень, желтый кирпич. В глубине поблескивали сплошными стеклами фасады особняков, выросших тут за последнее десятилетие. Время, когда этот район принадлежал работягам с коксового завода, бандам подростков и цыганским таборам, построившим в складчину два-три общинных барака, косивших под казармы, ушло. С входных дверей там и сям пялились рыбьи глазки видеодомофонов, и я вскоре почувствовал себя как неопытный «щипач» в супермаркете. Остаться здесь незамеченным было практически невозможно; правда, в таких местах люди не особенно разговорчивы.

Я уже стоял на дорожке, ведущей к дому Кокориных, когда из тумана заморосило. Поднявшись по ступеням под навес у входа, я уселся на пластиковый стул, сунул руки в карманы и некоторое время просто смотрел, как постепенно темнеют от влаги бетон дорожки и кирпичная стена гаража. Дом молчал, с навеса сбегали быстрые капли, под ногами начала расплываться лужа, и мне стало не по себе. Сейчас я мог бы поклясться, что этот дом — не пустая оболочка. В тот день, когда мы были здесь вместе с Евой, все выглядело иначе.

С этой мыслью я оторвался от созерцания гаража, ограды и зеленоватой дымки между яблонями. Ключи нагрелись — все это время я непроизвольно сжимал их в кулаке. В прихожей я отключил сигнализацию, опустил защелку на входной двери и, без задержки миновав гостиную, поднялся по лестнице на второй этаж.

В комнате Нины Дмитриевны все оставалось по-прежнему. Окно было заперто, датчики на стеклах исправны. Уходя, мы с Евой прибрали за собой, поэтому то, за чем я, собственно, и явился, лежало на своем месте — на подоконнике за шторой. Я бросил увесистую лейпцигскую Библию в кейс, защелкнул замки и только после этого почувствовал некоторое облегчение.

Оставалось осмотреть участок за домом — хотя бы ради того, чтобы иметь полное представление о месте событий. Из-за находок в камине и птичьей клетке мы оба пребывали в эйфории, но сегодня я был твердо намерен довести дело до конца.

Спустившись в прихожую, я сунул кейс в стенной шкаф справа от входа, мимоходом пожалев, что те несколько пар резиновых сапог, что стояли здесь, едва ли придутся мне по ноге — маловаты. После чего вышел в сад и совершил обход дома по периметру.