Ангелы ада

К рации я не притрагиваюсь. И ни слова в нее не говорю. Но все же отправляю сигнал – у пятерых из нашей великолепной семерки в наушниках раздается троекратный сильный писк.

«Готова, дочка? – мысленно обращаюсь к Жуже. – Начинаем на счет «три», когда подойдут поближе».

Высчитываю метры и секунды, но краем глаза слежу за Марианной. Если соврала и услышала мое обращение к Жуже – начну пораньше, только и всего. Любой суггестор, сколь бы он ни был силен, беззащитен, когда противник стоит на расстоянии вытянутой руки, а я стою именно так.

Кулак долетит до цели раньше, чем сработает внушение. Бить буду сильно, наповал, разом выключив ее из дальнейшей игры. Жаль портить такое красивое лицо, но я давлю неуместную жалость.

«Раз…» – начинаю мысленный отсчет. И тут же сам получаю сильнейший удар… Виртуальный и нокаутирующий.

«Нет, папа! Не надо, ничего не надо! – отчаянно верещит в голове Жужа. – Все и так закончится хорошо! Тетя хорошая! Она меня любит! И тебя! И сестричек! И ты тоже ее, конечно, полюбишь!»

* * *

Разумеется, она была полностью права, моя маленькая дочурка. Все тогда на Садовой завершилось хорошо. Лишь насчет «полюбишь» Жужа немного ошибалась, я уже любил Марианну, я полюбил ее сразу, как только обернулся и увидел ее – прекрасную женщину с прекрасными волосами.

Мы живем в Красном Замке впятером: Марианна, я и три наши дочки, и в окна нашего дома всегда светит солнце, всегда, хотя бы с одной из четырех сторон. Девчонки очень любят друг друга, они так сроднились, что я уже считаю их тройняшками. Мы с Марианной тоже очень сильно любим друг друга и поэтому всегда ходим, держась за руки. И дочерей очень любим, а они очень любят нас.

И все вместе мы любим наш солнечный дом, а если заскучаем в нем, то выходим в одну из дверей и гуляем по разным местам, удивительным и небывалым, иногда там бывает страшно, но все всегда заканчивается хорошо, и мы всегда возвращаемся домой.

А еще у нас часто бывают гости, но ненадолго, они не обижают нас и не мешают нам любить друг друга. Они просто оставляют нам свою еду и все остальное, что нам нужно, и сразу уходят. Мы их тоже не обижаем и никогда их не едим, даже если другой еды нет, потому что у нас всегда есть еда. Мы сидим всей семьей у очага и едим мясо, его много и всем хватает досыта, а когда наедимся, то сидим и смотрим, как под сводами Замка кружат птицы, они очень красивые, разноцветные, яркие, сверкающие, и мы смотрим на этих птиц, и мы очень счастливы.

* * *

Видения были удивительно яркие, сильные, живые, никакого сравнения с условностью снов…

В первый момент я подумал, что госпожа Купер плюнула на свои принципы, на тактичность и прочее и самым наглым образом залезла под мою черепушку. Однако тут же сообразил: Жужа! Транслирует мне свою нехитрую мечту о доме, о семье и о счастливой жизни…

Понятия о счастье у нее своеобразные, мало кто согласится жить в этакой идиллии и утопии. Но она так отчаянно рвалась туда, в дом своей мечты, и с такой неистовой страстью передавала мне свое желание, что на какой-то миг преуспела: и в самом деле, ну не может же быть плохой жизнь в доме, в котором столько любви…

Отправиться в мир счастья и любви была согласна лишь одна ипостась Питера Пэна, сложной и многогранной личности. Другая наблюдала за приближающимися близняшками, им оставалось пройти до нас метров тридцать, может, чуть больше. Третья же ипостась лихорадочно решала: что делать?

Не знаю, чем бы все это закончилось…

Честно скажу – не знаю. Может, я опустился бы на одно колено и предложил бы Марианне руку, сердце и совместное проживание в Красном Замке. Может, выдал бы Жуже подзатыльник, наплевав на то, что современная педагогика не приемлет отрицательной мотивации, – выдал бы и попросил не заниматься ерундой в такой ответственный момент… Возможны и другие варианты, промежуточные.

Но события покатили совсем по иной колее… Нет, не покатили. Они рванули вниз лавиной, стронутой с места взрывом.

А покатил – и прокатился над Садовой – голос. Откуда-то сверху, с крыш, но точное направление не определить – голос заполнял всю улицу, от Сенной до Гостинки, и прилегающие переулки и дворы; голос беспощадно терзал барабанные перепонки и заставлял дребезжать стекла, уцелевшие в рамах. И децибел в нем было не меньше, чем во взрыве этакого приличного тротилового эквивалента…

Разумеется, говоривший человек пользовался не только данным ему природой речевым аппаратом. И никакой мегафон-«колокольчик» не дал бы подобного эффекта… Восемнадцатидюймовый концертный динамик – пожалуй… и то без гарантии.

Впрочем, что значит «говоривший человек»? Он представился сразу, не буду и я темнить.

– Говорит полковник Бабурин! – грохотал над Садовой проклятый обезьян. – Всем, кто меня слышит, приказываю: оставаться на своих местах! Оружие положить на землю! Артефакты и аномальные способности не применять! В нарушивших этот приказ стреляем на поражение, без предупредительных выстрелов!