Ангелы ада

И судьба Дэниела Азарры не будет сегодня решена… А будет сегодня водка, и мой виски, и коньяк Авдотьи (фрау Лихтенгаузен иных крепких напитков не признает), и песни под гитару будут, и разговоры обо всем, лишь разговоров о том, как они выбрались и добрались, не будет, говорить о таком не принято, а принято хмыкнуть и небрежно махнуть рукой: случалось, дескать, и похуже…

Капитан «Любомудра» ступил на сходни последним.

Сказав, что люблю ребят с «Любомудра», капитана я в виду не имел. Капитана никто не любит. Его невозможно любить. Его можно только бояться.

Это страшный человек. Грубый, тяжелый в общении, иногда невыносимый.

Он огромен, как шкаф… нет! как Баальбекский монолит. И такой же тяжелый – и походкой, и характером, и всем. У него страшное лицо. Он шагает, косолапя, как медведь. При этом наклоняет голову, как бык. О его силе ходило множество легенд. Пока руку не заменил протез. Теперь легенд вдвое больше – протез биомеханический.

Не знаю, есть ли у него женщина. Страшновато ее представить.

В Кронштадте капитана боятся все. До адмиралов включительно. И в Новой Голландии – все. Даже железный Пэн, который никого не боится.

Он сходит на берег. Косолапя, поднимается к Илье. Поднимает ладонь к фуражке – забинтованную и левую, ему можно, правая – протез. Два пальца не разгибаются до конца, полусогнуты – не только сегодня, вообще.

Докладывает: транспортник «Любомудр» с грузом прибыл. Принимайте муку и масло.

Его правую щеку уродует страшный шрам, огромный, рваный. Тянется от губ к уху. К уцелевшей половине уха. Он и сам уцелевший… Единственный уцелевший с «Юрмалы».

Сочините о нем балладу… А когда бухаете, не забывайте про тост «За тех, кто в море!».

Теперь вы понимаете, почему я люблю ребят с «Любомудра»?

* * *

Как в воду глядел… Судьбу Дэниела Азарры по прозвищу Светлячок мы решали следующим утром… Поздним утром.

– Ну что, мудрецы и тайноведцы… – начал было Бабуин, но не закончил: скривился, набулькал полный стакан минералки, осушил и лишь затем продолжил: – Так вот, кудесники и чудотворцы… Я готов верить в чудеса. В конце концов, это наша работа – чудеса инвентаризировать и, по возможности, использовать. Но, коллеги, у всего же должны быть границы…

Он вновь скривился, посмотрел на бутыль с минералкой… Но сдержался, не потянулся к ней снова.

– Мы обследовали мальчика, – сказал помятый и понурый Эйнштейн (официоз закончился, так что возвращаемся к неформальным прозвищам). – Он именно того возраста, на какой выглядит. В этом смысле генетических отклонений нет.

Светлячок и правда почти не изменился внешне за столько лет, остановился в физическом развитии. Ну или не остановился, скорее притормозил. Когда он пропал, ему было девять, а сейчас он выглядел на одиннадцать-двенадцать, то есть повзрослел максимум на три года.

Годы словно обтекли пацана, как вода обтекает камни на дне реки. Пожалуй, это обстоятельство было самым загадочным из всех, с ним связанных, оно даже пугало… В том числе меня – человека, носящего прозвище Питер Пэн.

Майор со звучным прозвищем Бабуин прибыл специально и срочно – по нашему зову. Вчера. Ну и немного задержался в Новой Голландии…

А решение не вывозить Светлячка, временно оставить его в филиале принял Эйнштейн единолично, взяв ответственность на себя. Потому что если б вывезли – больше бы мы паренька не увидели. За пределами Зоны мутантами занимается НИИ им. Менеладзе… и это очень грустная тема.

Но теперь все решал куратор от ЦАЯ, его слово последнее.

– Не понимаю тебя, майор, – продолжал Эйнштейн. – Ты интересуешься объектом, маркированным как «Вожак». А почему? Да потому что, по слухам, он не стареет. Значит, в одном случае, крайне сомнительном, ты в чудеса веришь, а сейчас почему-то сомневаешься.

Под Вожаком он имел в виду загадочного предводителя банды мутантов, куролесившей в районе Сенной площади – и в других районах, слухи доходили весьма противоречивые, больше смахивающие на легенды.

Жужа кое-что рассказала про этого фрукта и про порядки, им установленные, но ее информация нуждалась в проверке и больше походила на болезненные фантазии ребенка.

– Да, Вожак мне нужен, – тяжело произнес Бабуин и набулькал-таки еще минералки. – Зачем – не твое дело, драгоценный Илья.

– Теперь у нас есть экземпляр куда более вещественный, чем этот эфемерный персонаж… оставь минералочки, кстати, не один ты тут. Так вот… Нашего мальчика можно потрогать руками. Что мы тут и делаем, если ты успел заметить.

– А не спешишь ли ты, дражайший Илья? – все тем же каменным тоном спросил майор.

– Спешу куда? Ты о чем вообще?

– Куда? На нары, Илья, на нары… Легалайз педофилии в нашей стране едва ли состоится, так что трогать мальчиков руками чревато соответствующей статьей…

Он все-таки не выдержал до конца свой твердокаменно-серьезный тон, рассмеялся…

Бли-и-и-и-ин… Еще один уморист на мою голову. Их Министерство обороны в пробирках выращивает, как гомункулусов? Но если Бабуин рассчитывал безнаказанно поизмываться над фразой Эйнштейна, и впрямь неудачной, то он просчитался. Не на того напал.