Ангелы Эванжелины

— Все, да не все, — тяжело вздыхаю, вспоминая отношение графа ко мне.

— Ты про Тео? — поднимает брови экономка.

— Ну, да, — старательно отвожу взгляд, чтобы не выдать насколько глубже моя обида, чем я хочу показать

— Ох, девонька, — улыбается женщина. — Молодая ты еще, не понимаешь. Гораздо страшнее безразличие. А Тео… Он и сам не знает на кого злится. И я подозреваю, что дело совсем не в тебе, милая…

М-да, хотелось бы, чтоб оно так и было, но бедная Зоуи даже не подозревает, что причина скрыта совсем в другом. Видимо, Эмерей ни с кем не делился тем, что стряслось между ним и Эванжелиной.

Ободряюще улыбаюсь экономке, сделав вид, что ее слова меня успокоили и с удивлением замечаю, что Гленн, пригревшись у меня на постели, спокойно задремал. Надо же, даже наши разговоры ему не помешали.

— Ладно, Эва, — поднимается с кресла Зоуи. — Мы уже пойдем. Малыш уснул в кои то веки, и не мешало бы переложить его в кровать. А то в последнее время с обеденным сном у него проблемы.

Женщина ловко подхватывает мальчика и удобно устраивает у себя на руках, да так, что тот даже и ухом не ведет, а продолжает крепко спать.

Прощаюсь со своими визитерами и устало прикрываю глаза. Мне, наверное, тоже не мешает отдохнуть. Док говорил, что где-то неделю я себя буду чувствовать ослабленной и быстро уставать, но потом должно все наладиться.

А когда уже плыву где-то на гране между сном и явью, слышу, что двери комнаты тихо отворяются и к кровати приближаются осторожные шаги, но сил разлепить веки нет от слова совсем, и я полностью погружаюсь в дрему.

Глава 9

Мне кажется, что я всего лишь на минуту прикрываю глаза, как меня будит необычайно мелодичный, но совершенно незнакомый звук птичьей трели. Сажусь на кровати в поисках источника этого шума и с изумлением цепляюсь взглядом за сидящую на подоконнике давешнюю спасительницу моей жизни.

Черная пташка смотрит на меня блестящими бусинками глазок и самозабвенно поет. Медленно встаю и, боясь спугнуть странного стрижика, осторожно подступаю к окну. Но пернатая даже и не думает удирать, а терпеливо ждет, когда я приближусь, склонив маленькую головку на бок. Аккуратно подношу руку и провожу пальцами по шелковистым перьям. В этот момент у меня даже и в мыслях не возникает, что это опасно, я скорее воспринимаю ситуацию как дивный сон.

Спокойно выдержав мою неуклюжую ласку, стрижик, чирикнув последний раз в непосредственной близости от моей ладони, расправляет маленькие крылышки и вспархивает со своего насеста, но летит почему-то не вверх и даже не вперед, а вниз.

Расстроено оборачиваюсь, чтобы вернуться в постель и испуганно замираю. На кровати преспокойно лежу я сама собственной персоной. Моя грудная клетка мерно поднимается в такт дыханию, руки лежат поверх одеяла ладонями вверх, веки плотно сомкнуты. В том, что я сплю, сомнений не возникает. Только что тогда делаю вторая я возле окна?

Не успеваю задуматься и ужаснуться данному факту, как переваливаюсь через подоконник и лечу вниз вслед за птицей, только ни дома, ни растущего подле него дерева нет, даже приближающейся земли не видно, лишь светло-серая, как грозовые тучи, закручивающаяся воронка, затягивающая меня в свои глубины.

— Эва! Эва! — вздрагиваю от гневного окрика моего мужа и нервно отдергиваю руку от кормушки. На тонкой веточке, близь моего окна висит круглая крышка от шляпной коробки, которую я лентами привязала к ней. А в этой самой кормушке сидит маленький черный стрижик. Он тоже испуганно пищит в ответ на гневный крик моего супруга и взлетает, как только дверь отворяется.

— Эванжелина, — рык пожилого, но крепкого мужчины разносится по моим покоям.

Лина давно уже забилась в свою каморку, мне некуда прятаться. Впрочем, я изначально знала, что наказание меня настигнет.

— Ты снова это сделала? Снова меня ослушалась? — хватает меня за руку маркиз Хендрик. — А ты знаешь, что бывает со строптивыми девчонками, смеющими ослушаться старших.

О, да! Я знаю. И очень-очень хорошо. Мой муж доходчиво объяснил мне это в первую же неделю брака. Я уже давно не прошу меня помиловать, и даже не плачу. Слезы и мольбы только раззадоривают его садистскую натуру, и ударов достается вдвое больше.

— Эва, девочка моя, — как правило, перед каждым наказанием его голос становится мягким и ласковым, как патока. — Я ведь говорил тебе не пользоваться силой понапрасну? Говорил?

Его ладонь поглаживает мою щеку. Я молча киваю, с трудом выдерживая эту ласку. Внутренности скручивает в узел от страха, к горлу подкатывает тошнота.

— И ты знала, что я тебя накажу? Знала? — я вижу перед собой его лицо. Блеклые светло-голубые глаза сейчас кажутся черными из-за расширившихся зрачков, на лбу выступает испарина.

Снова киваю.

— И тебе известно, как важна будет твоя сила через несколько месяцев, когда наступит день Миана? Известно?

— Да-да, лэрд Хендрик, — с трудом выдавливаю из себя слова. Голос хрипит, и каждый звук, словно наждачной бумагой царапает горло.

— Какая хорошая девочка, — ладонь легко похлопывает меня по щеке.