Ангелы на каждый день

14. Гахамел

Неистребимый запах школьных столовых.

— Что здесь едят? — морщит носик Илмут.

— Говядину с макаронами, которые называют колинками.

— Это блюдо как-то странно выглядит.

Ясно, что тема разговора просто надумана. На самом деле Илмут мучит что-то совсем другое.

— Согласен. Но кажется, обеим дамам это блюдо нравится.

Мария обедает с заместительницей директора.

— Пани заместительница уходит в отпуск в самом конце каникул, чтобы ее загар продержался как можно дольше, — объясняю я Илмут. — В нынешнем году она две недели была в Коста Брава, и ее кожа будет темно-оранжевой до самых Душичек[23].

Илмут вежливо улыбается. Обе дамы между тем решают вопрос, как определить остроту перца и, если он слишком жгуч, как его готовить.

— Карел обожает фаршированные перцы, — уточняю я.

Тем самым пытаюсь намекнуть Илмут, что Мария по-своему думает о Кареле, — но Илмут, очевидно, оставляет мой намек без внимания.

— И у Марии не будет никаких предчувствий? — Неожиданно вырывается у нее.

По возможности я принимаю более строгий вид.

— Предчувствий? Человеческие предчувствия — не что иное, как недоработка ангелов.

Илмут краснеет.

— У нас нет основания думать, что мы можем изменить ход событий. Скромная благосклонность к людям — вот максимум, на который мы способны, — подчеркиваю я. — Силы добра ограничены. И потому нам подобает смирение.

Илмут, как я и ожидал, отказывается смириться.

— Значит, мы ничего не предпримем? — отчаянно вскрикивает она. — Совсем ничего?

Ее активность одновременно и утомляет меня, и умиляет.

— Ты можешь спокойно ей все открыть, но пойми — это ничего не изменит. Ты только напугаешь ее. Она пойдет ополоснуть себя холодной водой, а после обеда в ближайшем книжном магазине купит брошюру о проблемах климактерия.

— Вы иногда рассуждаете, как Иофанел, — говорит Илмут разочарованно.

— Иофанел, к сожалению, иногда прав.

Илмут упрямо молчит. Мария встает с тарелкой в руке.

— Пойду за добавкой, — сообщает она заместительнице и отчасти ребятам за соседним столом. Заместительница в шутку шлепает ее по складкам на животе. Ребята смеются.

— Ярмила, будь добра, положи еще, — говорит Мария полной поварихе. — Как ты думаешь, я могу плюнуть на диету?

Ярмила сегодня не отвечает Марии, вид у нее огорченный. На полной шее на кожаном шнурке подвешен кусок хрусталя. Возможно, сейчас она окружена фиолетово-красным светом, который не пропускает ни одного вида дурной энергии и отпугивает все дурные существа, горестно думаю я. Менее чем через семь часов она потеряет единственного сына. Мария в ту же минуту потеряет мужа. Илмут думает о том же и впадает в отчаяние. Я понимаю ее.

Бог... так хочет? — спрашивает она надломленным голосом.

— Не знаю, что хочет Бог, Илмут.

Заглушить отчаяние подчас невозможно. Я беру ее руку в свои сморщенные ладони.

— Смириться с тем, что мы можем сделать лишь самую малость, — твоя первейшая задача.

15. Эстер

Иогана занимается гимнастикой не более тридцати минут; потом объявляет, что спешит в редакцию на совещание. Эстер делает вид, что верит ей. Она осторожно наклоняется к подруге, чтобы поцеловать ее на прощание, но вдруг ей в нос ударяет острый запах Иоганиного пота. Она задерживает дыхание, не понимая даже, почему ей вдруг стало так невыносимо — ведь еще два месяца назад она перестилала постель Томаша... В следующий раз она пойдет заниматься одна, твердо решает она, хотя и немного стыдится своего решения. Да, теперь она всегда будет одна, следом мелькает мысль.

Размер бумажных подстилок поначалу ошеломил ее. Она подумала было, что продавщицы в магазине медицинских товаров просто разыгрывают ее. В самом деле, это выглядело плохой шуткой. В последний год ощущение розыгрыша часто посещало ее.

— Все надо принимать так, как есть, — сказала она Томашу.

Тогда у него еще были силы чуть приподняться, для того чтобы она могла подстелить под него пеленку. Позднее она только переворачивала его; но, прежде чем она обрела необходимую сноровку, эта процедура всякий раз стоила ей огромного напряжения. Но она не жаловалась — даже самой себе. Наложила запрет на любые свои жалобы. Научилась утешаться настоящим, каждым новым днем, каждым мгновением жизни. А сегодня она опасается, что начинает забывать про это.

Покончив с упражнениями, Эстер еще раз идет на беговую дорожку. Два тренажера заняты — и ей воленс-ноленс приходится встать на тот, что радом с одним весьма странным типом. Они встречаются здесь слишком часто, так что неловко не поздороваться.

— Привет, Скотт.

— Bonjour[24].

К счастью, долгого разговора не предвидится. Эстер разбегается. Летом он так настойчиво убеждал ее, что она похожа на стюардессу "Air France”, пока наконец ей не пришлось сказать ему, что она врач. Но, несмотря на это, он продолжает говорить с ней по-французски. Эстер чувствует на себе его взгляд, однако не оборачивается. Она попеременно смотрит то на Грёбовку, то на железнодорожный виадук.

— Тебе не нужна цифровая камера? — задыхаясь, спрашивает Скотт. — Или фотоаппарат?