Ангелы на кончике иглы

– Мне плохо, – прохрипел Макарцев, не обидевшись на иронию. – Так плохо, что только Бог может помочь. А мне… мне можно в рай?

– Это уж, месье, как решат там, – Кюстин неопределенно повел рукой вверх.

– Как!? – возмутился было Игорь Иванович и даже перестал на время шепелявить. – Вы хотите сказать, что и там мою судьбу решают наверху, а я не могу защититься? Не могу постоять за себя… посто…

Макарцев ощутил несусветную боль под лопаткой; боль пошла в шею, заныла рука, и тело его вдруг стало тяжелым и начало падать. Кюстин подхватил его за локоть, чтобы поддержать.

– Сие правда, есть вещи, которые сильнее нас, – сказал он. – Но когда чувствуешь человеческую симпатию, становится легче. Одиночество в вечности сильнее беспокоит, чем в земной жизни, поверьте. Смею надеяться, мы с вами встретимся…

Кюстин скрылся в тумане, а Макарцев опустился в свое кресло. Ягубов обозначился сквозь туман и стоял перед ним, маленький и тусклый.

– У вас нет возражения? – спросил Ягубов.

– О чем вы? – прошепелявил Игорь Иванович.

Вата, забившаяся в уши и рот, мешала разобрать слова.

– Да насчет увольнения Ивлева…

– Нет, – Макарцев сплевывал вату, мешающую ворочать языком. – Вы правильно поступили… Приказ я подпишу.

Вот и легче стало, потому что не надо действовать, брать на себя ответственность. Он, Макарцев, был слишком честным и расплачивается теперь этой болью, будь она проклята!

– Руководство в сборе? – в дверь заглянул Полищук. – С праздником, товарищи! Есть вопросы, требующие вашего решения, Игорь Иваныч!

Опять вопросы. Опять они требуют решения. Еще больше ваты вокруг. Может, сказать, что мне плохо? Но нет, подчиненные этого знать не должны. Для них я здоров.

– Будем решать, – пробормотал он, поглядев на пустой стакан, и облизал опухшие сухие губы.

Полищук стоял рядом с Ягубовым. После исчезновения Ивлева дня два он ходил прибитый, забыв, что над ним самим висит грозовая туча. Из головы не выходила статистика, свидетельствующая, что смертность среди журналистов выше, чем среди других категорий служащих. Переход его в газету был ошибкой, глупо это отрицать. Лучше вернуться в институт, сделать какую-никакую диссертацию и тихо читать лекции по какому-либо неосновному предмету. Надумав это, Лев приободрился. С Макарцевым один на один он мог поговорить откровенно. Тот помог бы получить в ЦК разрешение на переход. Но Ягубов торчал в кабинете, словно назло. В дверь просунулся Кашин, брякнув связкой ключей.

– С праздником, Игорь Иваныч, – заулыбался он. – Для вас с двойным. Бюллетенчик ваш последний уже в бухгалтерии, деньги Анна Семенна позже принесет. Поздравляю с приступлением к исполнению.

Про какое он преступление – не расслышал Макарцев. Может, переспросить? Но трудно ворочать языком. Опух он, тесно стало во рту. Долго боль не отпускает, пора бы ей пройти…

– Я спросить хотел, Игорь Иваныч, когда машбюро опечатывать на праздники? – Валентин потряс медной печатью на веревочке. – В этом году дополнительное указание: каждую машинку опечатывать в отдельности и веревку продевать, чтобы футляр нельзя было вскрыть с обратной стороны. Я уже все машинки опечатал, одну оставил, так к ней скопилась очередь, и у всех срочное. А указание к шестнадцати ноль-ноль машбюро опечатать.

– Вопрос технический, Валентин, – сказал Ягубов. – Мы его с тобой без редактора решим. Видишь, запарка?

Значит, Ягубов заметил, что мне нездоровится, поморщился Макарцев. В голове гудит, слова плохо слышу. Это из-за ваты в ушах.

– По ВЧ звонят, – вежливо подсказал Ягубов. – Потише, товарищи!

Телефон ВЧ, как скипетр у царя, служил реальным и торжественным атрибутом власти, которого Ягубов удостоен не был. Редактор и сам услышал теперь гудок. Как неудобно, что телефоны стоят слева, ведь так тяжело тянуть левую руку. После праздников надо будет попросить переставить.

– Макарцев, – доложил он в трубку, стараясь не тянуть буквы и не шепелявить из-за непослушности языка.

В трубке послышался голос Хомутилова, помощника человека, предпочитающего быть в тени.

– Заранее звоню, товарищ Макарцев, поскольку праздники… Запиши: пятого мая в одиннадцать тридцать.

– К самому? – спросил Макарцев. – На пятое?… День печати.

– Выходит, так.

– А по какому вопросу? – он мгновенно угадал тревожность интонации.

Ответа не последовало, и Макарцев понял, что дело хуже, чем ему показалось.

– Что-нибудь случилось? – повторил он, хотя отлично знал, что спрашивать, а тем более вторично, нельзя. – Чтобы мне подготовиться…

– Не знаю, – вздохнул Хомутилов. – Я ведь, сам знаешь, исполнитель…

В трубке загудели низкие короткие гудки.

– Пора начинать планерку, Игорь Иваныч, – донесся до него голос Ягубова. – Вы проведете или мне прикажете?

– Я, – резко прошептал Макарцев. – Поведу я сам…