Ангелы на первом месте

– Поторопилась бы лучше на почту, а то за пенсией не успеешь очередь выстоять, пенсионэ рка!

– От пенсионэрки слышу… – задумчиво развернувшись, выстрелила в ответ Мария Игоревна, да так едко, что Лукина потерялась.

И замолчала. В глазах Аделаиды, застывшей конной статуей (не дай бог, заденут!), Мария Игоревна увидела восторг и такое уважение, что поняла: уж в этом-то эпизоде она точно одержала сокрушительную победу.

13.

По совету Лукиной Мария Игоревна действительно отправилась на почту.

Только не после возвращения из театра, а через несколько дней, как положено отыграв очередной (вероятно, самый любимый) спектакль, на следующий день.

В подъезде она столкнулась с соседкой. Та шла и плакала…

Оказывается, у бедняжки сегодня вытащили кошелёк: последние деньги.

Сердце Марии Игоревны защемило. Она переложила пакетик с костями, которые отдавала бездомным кошкам возле окна в подвал, в другую руку и схватилась под шубой за грудь.

Жест вышел по шло-театральным, Мария Игоревна смутилась и, чтобы выйти из затруднительного положения (соседка же ничего не заметила), пригласила её в гости. Отведать борща.

– Понимаешь… – смутилась Мария Игоревна. – Никак не могу научиться готовить маленькими порциями… каждый раз готовлю, точно на Маланьину свадьбу… а потом неделю расхлёбываю… кастрюля у меня большая, что ли…

Героиня Марии Игоревны в одном из спектаклей, где она играла хозяйку меблированных комнат, вот точно так же кормила своих нищих жильцов из большого, прокопчённого чана.

– А, может быть, я пытаюсь вот так обмануть одиночество? – подпустила задумчивости и лиризму актриса.

Соседка благодарно опустила глаза и улыбнулась: Мария Игоревна уже неоднократно зазывала её в гости, но обстоятельства складывались так, что не позволяли той постучаться в соседнюю дверь. А Марию

Игоревну, за это доброе намерение, ждала на почте скорая награда: среди газет она увидела конверт.

Неделю спустя ей пришло новое письмо.

14.

Здравствуй, цветик-семицветик мой драгоценный…

Вот, всё время думаю о тебе, даже спать не могу. Представляешь, угораздило в таком-то возрасте влюбиться. Как пацан просто какой-то.

Каждый раз вижу тебя и замираю, ничего не могу с собой поделать, ступор нападает, и с места сдвинуться невозможно. Вроде бы до весны ещё далеко, а кровь бурлит и пенится, как шампанское.

Ты спросишь меня, почему я до сих пор не раскрылся? Чего жду? Сам не знаю, трудно объяснить, просто страшно попасть к тебе на язык, услышать твою язвительную реплику для меня просто смерти подобно.

Вот и хожу за тобой как тень. Как хвостик. Прости меня за эти глупости, за то, что тыкаю тебе, как старой знакомой… Просто мне кажется, что мы знакомы с тобой столько лет… столько зим… мне кажется, я хорошо знаю тебя и во время наших редких встреч (всё-таки раз в неделю это так мало!) я говорю с тобой о пустяках, а меня всё время так и подмывает сказать тебе, глядя прямо в глаза, что я люблю тебя, что мне так тебя не хватает.

Если бы ты знала, как мне хочется погладить тебя по волосам твоим, если бы ты знала, каким нежным я могу быть… Если бы ты только это знала…Без тебя нет мне жизни, только смерть одна, растянутая в бесконечность однообразных дней.

Впрочем, я не собираюсь пока что (силы ещё имеются) гневить Бога, но благодарю Его за такую возможность – увидеть вблизи свой заветный идеал. Многие не имеют даже и такой возможности. Так что мне ещё повезло.

Сильно повезло.

Убить себя я всегда сумею. Страшнее смерти мне решиться подойти к тебе… Даже это письмо… Знаешь, сколько я написал и порвал писем к тебе, прежде чем решиться и отослать. Благо почта недалеко, нужно решиться и мгновенно побежать к ящику, чтобы по дороге не раздумать.

Вечерами я смотрю из своего окна на любимый перекрёсток, на рельсы, уложенные крест-накрест. Рядом с моим домом течёт река и уходит вверх проспект…

Когда стемнеет, машины едут по нему, через мост бесконечным огненным потоком. Будто бы эта огненная река мчит мои чувства к тебе на северо-запад…

Будто бы это серебренная змейка вьётся по городу – от меня и до тебя, милая моя, родная…

Что бы я без тебя делал…Что я без тебя сделаю…

15.

Ну, и что теперь прикажете делать Марии Игоревне?

Второе письмо потрясло её больше, чем первое. В тайный заговор

театральных она верила по-прежнему, хотя уже меньше: повторное действие требовало регулярности и воли, вот её-то и тем более системности у театральных отродясь не бывало. И всё-таки слова

Лукиной, выкрикнутые в горячке, заставляли задуматься о том, куда сходятся нити заговора.

Возвращаясь в течение дня к безобразной сцене возле гримёрок, где распущенная Лукина вызала себя во всей красе, беспричинно напав на неё, Мария Игоревна вдруг поняла: близость к сцене – вот что так нас оглупляет.

Там, перед носом у зрителей, существует особенное пространство, со своими физическими законами в том числе. Приближаясь к ближайшему закулисью, актёр раздрызгивает остатки человеческого суверенитета и личности, превращаясь в одну из частей многоголового коллективистского монстра.