Ангелы на первом месте

Трамвай бежал по пустой улице, по берегу реки, разрывавшей город на крупные ломти, посыпанные грубой солью. Импульс встать, подойти к сонной женщине и купить, ещё один билетик. Вот актриса уже нащупывает в кармане куртки мелочь, не так уж и много её осталось, до зарплаты ещё далеко, до пенсии ещё дальше (задерживают), это обстоятельство останавливает порыв. Потому что денег действительно едва-едва хватает на самое необходимое. И так на дешевые сигареты перешла, зубную пасту заменила порошком, питается сплошными макаронами да кашами: экономия в доме стоит жесточайшая, беспощадная и трескучая, как крещенские морозы.

3.

Всё-таки она решилась, встала, подошла к кондукторше, разбудила, вывела её из плавного оцепенения, протянула в ладони горсть мелочи, чем удивила, преобразив до неузнаваемости. На литом лице кондукторши проступило отчаянное непонимание, попытка ухватить суть ситуации, не наколоться, мало ли что: знаете, за день так напрыгаешься, что не сразу и врубишься, что тебе тут предлагают.

– Мне билет, билет, дайте. – Марии Игоревне нравилось выглядеть загадочной, непонятной, эзотеричной.

Ей в жизни не хватало театра. Вот она и пыталась компенсировать нехватку. Как умела.

Впрочем, и в театре порой ей тоже не хватало театра. Даже в дни самой плотной загруженности, даже в годы наибольшей востребованности: она всегда неистово бдела над новыми ролями, аккуратно посещала репетиции, самозабвенно работала спектакли, но театр, чувство театра ускользало, рассеивалось, так и не успев как следует материализоваться, манило невысказанным. Невыраженным.

Оставляя голодной.

Ей казалось, что ещё чуть-чуть, и она придёт туда, где всего этого – чувств, ощущений, полноты участия в чужой жизни – будет много-много, с избытком. Но полнота переживания так и не наступала, оставляя сквозняки недовольства и зазоры, в которые просачивалась едкая, колючая недостаточность. Словно бы забыли закрыть дверь, и никакой герметичности, никакой густоты, облако нездешнего бытия сдувается, так и не успев набрать тугой насыщенности.

– Так вроде как я вас уже обилетила… – продолжала не понимать кондукторша.

– Ну, да, вот он. – Мария Игоревна пряно улыбнулась. – Но мне нужен ещё один.

– Зачем? – не удержалась кондукторша влезть в тайны чужого существования.

– Надо, – твёрдо ответила Мария Игоревна. Как отрезала.

Дальнейший разговор оказывался бессмысленным. Кондукторша пожала плечами, тщательно пересчитала мелочь, оторвала от рулона очередной клочок.

Мария Игоревна села на место, принялась считать. Цифры снова не совпадали: счастливый билет, вероятно, был "с другой стороны" от того, что она купила раньше, и достался кому-то из соседей по вагону, людей чужих, безмолвных (тупо уставившихся в окна) и равнодушных.

4.

– Первая моя пьеса была про бинокль. Человек наблюдает в бинокль за жизнями других людей, соседей, случайных прохожих. За некоторыми квартирами он наблюдает подолгу, систематически, словно хочет выведать какую-то важную тайну. Или, как это происходит в фильмах

Хичкока, стать свидетелем преступления, чтобы потом, с помощью роковой блондинки, раскрыть его.

Это раскрасневшийся Галуст пришёл в малый репзал и рассказывает, пока все занятые в постановке Димочки Шахова соберутся на первую репетицию. Сальная чёлка прикрывает лоб с вечными прыщами, заляпанные жирными прикосновениями очки – даже со стороны видно: а каково ему изнутри смотреть в них? Непонятно.

– День за днём, год за годом он вглядывается в дома, что напротив, отлавливает отдельных персонажей на улице, скользит внимательным взглядом по крышам, вдруг, там, среди чердаков и телевизионных антенн, откроется нечто необычное, но ничего такого не происходит.

Жизнь людей оказывается скучной и неинтересной. Всё понятно и объяснимо, банально, заурядно, тривиально. Да и роковой блондинки, любовницы и единомышленницы, тоже нет.

Мария Игоревна знает, что "проект" обречён. Ей просто некуда деваться. С Гелей Соколовой-Ясновой, старающейся поудобнее усесться в неудобном кресле, тоже всё более или менее понятно: вот она уже достала блокнотик, с которым ходит буквально на все репетиции, дабы не пропустить ни одного указания режиссёра, кем бы он ни был (верит автоматически). Но что же делают здесь остальные "занятые"?

Мария Игоревна огляделась: в основном молодняк, "заслуженная" она тут одна: знак высокого доверия и уважения, принятого ей оказывать, или?!

– Но я не дописал этой пьесы, потому что у такой истории нет разрешения, она не может ничем закончиться, понимаете?! – Галуст переходит на высокие регистры. – Ничем. Жизнь не проходит, но прошла. Жизнь пошла и невыразительна. Хотя когда Дима Шахов обратился ко мне с предложением сделать текст для его документальной постановки, я подумал, что…

И тут Галуст задумался. Окончания его фразы ещё пока что не существовало в природе.

5.

Выручил стремительно ворвавшийся в репзал Шахов. С криком:

"Репетировать! Репетировать!" – он уселся во главе длинного стола и осмотрел присутствующих, радостно, но и одновременно требовательно.

Сразу стало ясно, кто в доме хозяин.