Ангелы не летают

Впрочем, где же еще заниматься безнадежными делами, как не в пространствах Кафки… Попробуем.

Проведем маленькое расследование. Загляните в запись 3.84. Что скажете? Три фразы, слабо связанные друг с другом? Нет, не слабо. Добавим увеличения — «блоу ап!» — и в поле зрения остается одна центральная фраза: «Опустить на грудь голову, полную отвращения и ненависти». Фраза известна, это афоризм № 42 из «Рассуждений о грехе…». Как мы воспринимаем этот афоризм? Есть версии? Ну, похоже, это некая образная форма ухода: голова, полная отвращения и ненависти, становится слишком тяжела, человек склоняет голову на грудь (характерный для героев Кафки жест!), горбится, опускает взгляд, отделяя себя от чего-то или от кого-то, замыкается в себе — явно от бессилия, ведь ненависть всегда рвется наружу. Не слишком вдохновляющая картина, не правда ли? И автору не позавидуешь: пессимизм, безнадежность и в перспективе только разлитие желчи. Это дает афоризм; так мы воспринимаем его, не видя обрамляющих фраз. Добавляют ли они что-нибудь? Вот первая, одно слово: «Вечер». Следовательно, отвращение и ненависть это результат, итог дня, а в переносном смысле — итог прожитого. Отлично, наша версия подкрепляется; первая фраза подтверждает расширительное прочтение афоризма: речь идет об отвращении и ненависти ко всему этому миру, перед которым человек оказывается бессилен и от которого хочет уйти в себя. Ну-с, что же нам даст заключительная фраза? «Конечно, но что, если тебя схватили за горло и душат?» То есть как это «что?» — я буду бороться!

А как же «уход в себя»? Да какой там, к черту, уход, когда душат! А «бессилие»? Да кто об этом думает, когда борется за жизнь! И вот вырисовывается совсем другая картина: не уход, не бегство от враждебного мира, а яростная борьба с ним — изо всех сил, до последнего вздоха. Расследование дало неожиданные результаты, да и в портрете автора проявились новые черты. А «голый» афоризм, без тетрадей, производил другое впечатление. Вот, с кухни-то, получается, обзор получше, а?

Какой, однако, несговорчивый мне попался внутренний голос: он опять недоволен. «Что это за чтение — три фразы под лупой рассматривать? Нанотехнологии какие-то, никакого впечатления». Можно взять текст побольше, в тетрадях есть. Возьмем-ка мы «Егеря Гракха», он того стоит.

Нет, знаете ли, это не просто наше привычное «умер, но не уходит». Ничего особенного? Ну, это вы его, видимо, очень быстро пробежали. И пробежали мимо. Да нет, никаких особых… просто, чтобы увидеть картину, вы же останавливаетесь: на бегу не увидится. Перечитайте первые фразы. Они очень просты: скромная картина маленькой гавани. Но вы приблизьте ее, расширьте угол внутреннего зрения — ведь это картина мира! Войдите в нее, она задает новое измерение, задает умножение смыслов; она ведь не зря в начале — это камертон, на звук которого простые слова рассказа откликаются эхом бесконечного пространства. Прислушайтесь…

«Зажигали… длинные свечи, которые, однако, света не давали, а только вспугивали покоившиеся до того тени, заставляя их буквально метаться по стенам». «Я с удовольствием жил и с удовольствием умер»; «я радостно скинул с себя, перед тем как взойти на борт, грязное снаряжение, которое всегда носил с такой гордостью: штаны, сумку, ружье…» Зерна смысла брошены в рассказе, как зерна голубям с палубы вечного челна, — без счета, широким жестом. Можно поклевать, можно прохлопать крыльями. Торговец фруктами лежит подле своего товара и смотрит на море. Что, не насмотрелся? Ну, время такое, нет покупателей. Но, может быть, он совсем не хотел становиться торговцем, а, напротив, мечтал стать благородным пиратом? Вот, не получилось благородным. Время такое. Нет покупателей… Хозяин пивной дремлет за столом недалеко от двери. Почему не за стойкой, а недалеко от двери? Так понадежней: у причалов народ шустрый… Но вы ведь интересовались собственно кухней? Пожалуйста, вот фрагмент к «Гракху». Прошло четыре месяца (фрагмент написан весной 1917 г.) — и посмотрите, это уже не совсем тот егерь. Его характер меняется у нас на глазах, и что-то в нем появляется как бы смутно знакомое нам, нет? Он невежлив, потому что «говорит то, что думает». И хотя он делает это уже после смерти, звучит все равно грубо. Однако и его вежливый собеседник заявляет, что не решается пить из его стакана, — что это? Брезгливость? Но ведь он явно воспитанный человек, брезгливость он бы скрыл. Что же он не скрывает? Он не скрывает страха заразиться бессмертием!.. Нам трудно судить о том, что за гранью, однако посмотрите: есть вещи сильнее смерти. Узнав, что перед ним «господин бургомистр», этот грубый, дикий, но не забывший господ егерь переходит с «ты» на «вы». Хоть это теперь и не его начальство, а все же… Привычка сильнее.