Ангелы Ойкумены

— Якатль! Это ты его нашел?

— Я!

— Как?!

— Я побежал.

— Куда?

— Следом.

— Ну, ты даешь!..

Тумидус молча наблюдал за бурной встречей. Цепкий взгляд манипулярия фиксировал одного коллантария за другим, за исключением Диего. Маэстро не мог избавиться от впечатления, что в коллантариях Тумидус видит его и только его — Диего Пераля. Ягуар вылизывался, демонстративно презирая всех и каждого, затем встряхнулся и намекнул Голиафу: мр-рау? Кошки двинулись по кругу, держа четко выверенную дистанцию: у хозяев свои дела, а мы на службе, ничего личного…

Давай знакомиться?

Юдифь свернула капюшон. В позе кобры читалось королевское высокомерие: теплокровные, что с них взять?

— Душевно благодарен за доставку, господин Тумидус!

— Честь имею, — кивнул манипулярий. — Катилина, ко мне!

Миг, и аэромоб ушел вертикально вверх, на лету закрывая дверь.

— Зачем? — спросил Диего, не рассчитывая на ответ. — Зачем прилетал этот капитан? У них что, водители закончились?

— Ради вас, — откликнулся Гиль Фриш. Он стоял за левым плечом Диего. — Хотел составить собственное впечатление.

— Ради меня? Вы шутите?

— Шучу. Гематры, как известно, раса шутников.

Крыльцо опустело: спектакль закончился.

— У меня к вам серьезный разговор, — сказала Джессика Штильнер.

Она стояла за правым плечом маэстро.

IV

— Входите.

— Извините, — Диего отступил на шаг. — Я не могу.

— Входите же!

— Достойный сеньор не должен входить в спальню незамужней сеньориты. Даже в присутствии…

Маэстро вспомнил замечание дона Фернана о дуэнье. Кобра уже вползла в комнату, выделенную хозяйке добрым ангелом Прохором, и свернулась в клубок у окна, рядом с радиатором батареи.

— Даже в присутствии дуэньи. Такой поступок может скомпрометировать…

— Что?!

— Урон чести сеньориты…

— Урон чести? Экскурсия в спальню, и прямо-таки урон? А когда вы гоняли меня в зале, как последнюю шлюху — это был не урон? Когда я пыхтела, потела…

— Ерунда! — возмутился маэстро.

— …корячилась…

— Вы забываетесь, сеньорита!

— …а вы орали на меня благим матом…

— Я не орал! Я объяснял…

— Орали! Самым вульгарным образом! Это не урон, да?!

— Как вам не стыдно! Сравнили палец с… э-э… Фехтовальную залу со спальней! Как к этому отнесется ваш благородный отец? Ваш дед?! Да я из дуэлей не выберусь…

Джессика ласково погладила его по щеке:

— Вам уже говорили, что вы идиот? Неужели я первая? Входите, рыцарь, или я втолкну вас силой!

Позже, вспоминая выражение лица Джессики Штильнер, мимолетность ее прикосновения, анализируя ситуацию с беспощадностью скорее гематра, чем эскалонца, Диего признался себе, что понял больше, чем хотелось бы. Все закончилось в этот хрупкий миг, все, что едва успело начаться. Дружба, защита, благодарность, любовь, лишенная страсти, желания обладать и отдаваться, светлая печаль по несбывшемуся, соболезнования, поддержка — целый ворох чувств в одном-единственном взмахе руки. И еще — прощание. Прощание с тем Диего, который мог бы быть; приветствие тому, который есть, и спасибо за это.

«Хватит! — велел из космической дали Луис Пераль, тиран и диктатор, когда речь заходила о постановке спектакля. — Сцена никуда не годится! Вымарываем ее, и играем дальше…»

— Сдаюсь, — кивнул маэстро. — Я бился до конца, я повержен.

В спальне царил, говоря по-солдатски, бардак. Полный и окончательный, бардак скалился пастью раскрытого чемодана, шевелил бретельками нижнего белья, благоухал колбасой надкусанного бутерброда, высился грудой свитеров. Постель была не застелена, одеяло сползло на пол, и в смятых простынях, бесстыже обнажена до половины, лежала она.

Шпага.

— Подарок, — объяснила Джессика.

В голосе девушки трепетало смущение. Погром не смущал дочь профессора Штильнера ни в малейшей степени, бюстгальтер на спинке стула считался в порядке вещей, зато шпага в постели тревожила девичью скромность.

— Он подарил мне эту шпагу. Сказал: я хочу, чтобы она была у вас. Сказал: я подарил бы ее сеньору Пералю, но он не возьмет. Решит, что это намек, или того хуже, оскорбление. Я спорила, настаивала, но он… Вы правда ее не возьмете?

Медля с ответом, Диего прошел к кровати. Чем больше смущалась Джессика, тем хладнокровней делался маэстро. О, хладнокровием он сейчас мог поспорить с дремлющей Юдифью! Шпага потянулась к маэстро, с бесстыдством полковой девки легла в руки. Гибкий клинок без труда согнулся бы в кольцо — так оружейники Бравильянки, записные хвастуны, выставляли свой смертоносный товар на продажу. Длинный — три четверти канны, в мерах Ойкумены, пожалуй, один метр — он был на удивление легким. Глубокие долы, острые высокие ребра, пробитые множеством отверстий — на просвет шпага выглядела чуть ли не прозрачной. Защитные кольца и дуги эфеса сияли мастерским золочением. Впервые Диего Пераль, вечно стесненный в средствах, видел бриллиантовую огранку эфеса — мельчайшие бусины из стали, напаянные по рукояти, были отполированы до умопомрачительного блеска.

У крестовины разевал клюв охотничий сокол. Грозился сорваться в полет, просвистеть сквозь лабиринт изысканной гарды, цапнуть пальцы хозяина.

— Ортуно де Менчака…

— Что?