Ангелы плачут над Русью

Под утро мороз стал крепчать, слабый ветер погнал по сугробам пушистый снег. Татарская конница была уже на ногах. Харалдай, впервые получивший под командование более тысячи воинов, по случаю походного торжества разубрал своего коня, достав из запасников новую сбрую с позолоченными заклёпками. Всем бросалось в глаза роскошное, сделанное из добротной телячьей кожи и раскрашенное в яркие, красный с голубым, цвета седло. Пунцовый кафтан выделял Харалдая из серой массы подчинённых. На голове его красовалась польская шапка с пером.

Тысячник прогарцевал перед толпившимися у крыльца приближёнными князя Олега и крикнул на чистом русском языке:

— Кончай спать, князь, пора! А то ведь дождёшься, что мы оставим тебя и Александр надерёт плёткой твой толстый зад! — И, хохоча, ускакал отдавать последние распоряжения.

— Не будет у меня с этим татарином добрых отношений, — скрипнув зубами, бросил Ермолаю Олег и сел на коня. — Коль он так меня унижает, то я ему не помощник...

— Ты поосторожней с ним, княже, — шепнул Ермолай. — Я всё не могу понять, чего он хочет.

— Да помню про осторожность, помню... — боязливо огляделся по сторонам Олег. — Эта татарская рожа способна любую пакость сотворить. Да, слушай, а где это он так хорошо по-нашему научился болтать?

Ермолай пожал плечами:

— Отец, кажись, был баскаком не то в Володимире, не то в Рязани, и Харалдай с детства жил середь русских, а когда повзрослел, говорят, даже хотел креститься в православную веру. А отец, узнав об том, рассердился и отправил его в Орду.

— И после он на Руси не был?

— Не знаю. Но вроде на русских не очень зол.

— А с чего ж на меня взъелся? — удивился Олег.

Ермолай не ответил, только вздохнул и подумал, что хозяин его, хоть и сам русский, оказался злейшим врагом Руси...

А об этом не раз думал и Харалдай. Прямой и честный воин, он не терпел предателей, к какому бы народу те ни принадлежали. Олега Воргольского тысячник возненавидел сразу и даже не пытался скрыть своего к нему презрения. Кстати, идти в поход навязывался и один из дружков Самуила Зеболон, такой же жадный и злой на русских, как Самуил. Харалдай отказал ему наотрез и заявил прямо в лицо Великому хану о том, что не желает иметь с Зеболоном никаких дел. Пожалуй, кому другому, учитывая влияние хазарской купеческой общины в Орде, подобная дерзость с рук не сошла б, но Телебуга, хоть поначалу и разгневался и даже решил лишить строптивца не только руководства почётной миссией, но и жизни — всё же, взвесив все «за» и «против», тем более в условиях возможного нападения на Сарай темника Ногая, согласился с Харалдаем. Зеболон остался в Орде.

...Зима лютует непогодой, ветер, подвывая, гонит по степи позёмку, однако татарам холод нипочём. Знай погоняют своих коней, словно изваянные сидя в сёдлах, а на ночь останавливаются на отдых в укромных местах.

Однажды не на шутку разгулялась метель, но татары, достигнув устья Хопра, переждали пургу в лесистой местности и двинулись дальше.

Но некоторым в этом долгом походе приходилось тяжко, и одним из таких страдальцев был князь Олег. Не совсем окрепший после болезни, он ещё слабо сидел в седле. Поначалу князь не подавал виду, что устал: не хотел выказывать свою слабость перед тысячником. Однако, окончательно выбившись из сил, Олег пересел в сани. Харалдай увидел это и презрительно расхохотался:

— Что, князь, кишка тонка? Слушай, да ты просто позоришь русских витязей! Погоди-ка, а может, ты и не русский вовсе? Ты ж совсем слабак! Нет, не похож ты на русского, — покачал он головой.

— Это из-за болезни, — буркнул князь, уткнувшись в воротник, но Харалдай не унимался.

— Видел я твою болезнь! Твоя болезнь называется трусостью! За шкуру свою испугался?..

Олег обмер и задрожал. Перед глазами поплыла красная пелена и — головы, снова окровавленные головы с вывалившимися очами...

Князь задёргался в конвульсиях, захрипел и потерял сознание. Ермолай бросился к саням, а Харалдай, поняв, что переборщил, отстал и присоединился к группе знатных татар.

Глава третья

— Ну что я с тобой всё ездию? — ныл Демьян, косясь на тестя и с неохотой запрягая гнедую кобылу в сани. — Я ж воин, папаша, а не рудокоп!

— А меньше сумасбродничать будешь! — подтягивая чересседельник своей лошади, хмыкнул Дымарь. — Те и дед твой Шумах говорил, и отец советовал, и я не раз предупреждал: «Не суетись, будь осторожней, не лезь куды не надо!» Но ты ж никого не слушаешь, даже князя. А он неслушников не любит и самоуправства не прощает. Вот и будешь теперь руду копать да возить, и молотобойцем при мне станешь. А оно, может, и к лучшему. Дед твой, Шумах, мечтал о кузнеце-внуке, а из тебя, Дёмка, я смотрю, хороший кузнец получится.

— Да не кузнец я, батя! — чуть не взвыл Демьян. — Воин я! Понимаешь? Во-о-ин! Ну сходи к Александру Ивановичу, попроси его, чтоб опять взял меня в дружину! Не могу я в этой кузне годы свои молодые просиживать. Моё дело — врагов Отечества бить, а не железками греметь!

Дымарь побледнел.