— Это последняя капля, мне отдали в руки тело без рук и ног. Они сказали позаботиться о нем и ушли. Я сначала подумала, что это была девочка, хотя потом я сняла потертые шортики и увидела кривой шов, который шел через весь животик и спускался до гениталий. Из кожи, сшитой наспех толстой нитью, по всей видимости, это был конский волос, торчала трубка, которая, как позже выяснилось, служила для выведения из организма шлака. Мальчик слеп, один из его глаз просто отсутствует, второй он не может открыть. По всей видимости в него что-то залили. С меня хватит! — это была последняя запись ошеломленной ужасами нацистов польки. Она свернула свое послание под кроватью, прежде чем в последний раз вышла из барака с детьми. Девушка наотрез отказывалась отдавать детей, а когда попыталась поднять руку на одного из членов арийской расы, получила удар в спину, от которого повалилась на землю. Бесчеловечные охранники били ее тяжелыми ботинками по животу, пока та не перестала подавать признаков жизни. Ее оттащили от входа в детской отделение, после чего еще раз избили, используя все ту же тяжелую обувь. На удивление, она смогла очнуться и открыть глаза после подобных избиений. Тогда немцы решили не останавливаться и показать на ее примере, что бывает с теми, кто идет против воли фюрера.
Спустя многочисленное количество пыток, к которым прибегают немцы, когда к ним попадает разведчик или подрывник, полька уже была одной ногой в могиле, только бы спуститься и припасть к сырой земле. Последним, что она почувствовала, стала боль в шее и удушье, сжимающая горло веревка. Ее повесили на площади перед бараками в самом центре Аушвица II — Биркенау.
Катька не сохранила всего того, что ей хотелось описать или сказать. Таким образом большая часть зверств, происходивших с детьми осталась неизведанной. При отступлении испуганные охранники жгли лабораторию. Менгеле, который успел скрыться раньше, прибрав нужные ему бумаги, так и не был пойман.
До последнего было не понятно, как и за что убили Катю. Дать ответ, на интересующий вопрос могла лишь сама девушка, чей прах осел здесь, у проклятого Биркенау. У нее не было не родных, не близких. Спустя столько лет, после освобождения о ней никто и не вспомнит, она просто исчезнет из этого мира, из сознания пары человек, которые сами о ней забудут. К сожалению они так и не узнают, что же происходило со следящими за детьми женщинами или «Цвиллингсматтер», что случилось с Катей.
Ответ на этот вопрос попытались дать расследователи, изучавшие коротенькие записочки, нацарапанные в одном из детских бараков. Когда следователь по имени Кевин Хок поднимет деревянный настил одной из кроватей этого детского лагеря, перед его взором окажутся свернутую в трубочку листки, будто самокрутки. Сначала он не придаст им значения, решив, что от перенапряжения нервной системы человек курил на постоянной основе, еще бы, в такой обстановке. Тогда то он и возьмет их на экспертизу, чтобы отвезти за океан в далекую Америку, как вышло и с лагерем в Бухенвальде, американцы постарались забрать с собой максимум полезных материалов, включая разработки самих нацистов.
Именно там в ходе исследований выяснится, что привезенный из Освенцима материал не является средством курения, как предполагал Хок. Исследователи развернут загадочные послания, найдут переводчика, который изложит им то, что хотел передать заключенный. Клаудия Суон, которую попросили прочитать текст, решит, что это записи, найденные у них в Нью-Джерси, в одном из детских домов прошлого века или тому подобное. Ей это напоминало немецкую школу или что-то в этом роде.
— «Меня поселили вместе с детьми, их привезли на следующий день. Целый день занимались тем, чтобы дать им одежду и застелить места для сна.
Немцы называют меня Kinder Frau, детям это запомнить трудно, поэтому они зовут меня или на-на или ба-ба.
К нам нормально относятся, по всей видимости из-за того, что рядом всегда дети. В мои обязанности входит наблюдение за ними и уход, как объяснил один из этих «воспитателей», скоро детей куда-то должны будут отвезти, и я обязана буду помогать их загружать в машину, большую машину.
Должно быть их увезут в Германию, где поселят в каком-нибудь приюте. Я слышала про специальные лагеря для детей, главное, что они будут живы.
Немцы выглядят дружелюбно по отношению к детям, они им улыбаются, не ругают и не бьют.»
Когда с первой запиской было покончено, Суон перешла ко второй.
— «Детям, по всей видимости, делают прививки. На руках, на спине и в районе поясницы есть следы от уколов и небольшие синяки. Детки плохо спят, я стараюсь их успокоить тем, что так надо, они скоро поправятся и попадут туда, где будет очень хорошо.
Некоторые из детей приехали слепыми. Белесая, полупрозрачная жидкость текла из глаз, вместе со слезами. Мы постарались промыть глаза водой, но это не помогло. Дети не видят, хоть и пытаются сквозь боль открыть глаза. Для чего это?»