А вот в ритуалах Лешка уже начинал соображать. Раньше он читал про них. На Канарах ему часто приходилось принимать участие в ритуалах. Настоящих, изначальных, первобытных – жутковатых. На Канарах он давно заделался своим. И теперь ему было интересно: что нового могут показать ему корнуольцы. Прямо любопытство его грызло. "Кельты – они прикольные. Морды в синий цвет вайдой раскрашивают, "чингачгуки" недоделанные, и боги у них любопытные", – улыбнулся Лешка.
Они уже подошли к небольшой долинке, со всех сторон укрытой от ветров невысокими холмами. Пейзаж был удивительный. Рукотворный. В центре долины возвышался ствол дерева, с аккуратно срубленными ветвями у подножия и чуть выше, на пару метров от земли. Вершина дерева была голой – ветви отрублены коротко, неаккуратно, разной длины – они торчали уродливыми, корявыми обрубками во все стороны, украшенные тряпочками, амулетиками, и прочими фетишками, которые так любят развешивать на ритуальные деревья все дикари и ритуалисты.
Близилось время рассвета, но в долинку лучи солнца еще не попадали, хоть верхушки холмов уже начинали четче проглядываться на фоне неба.
Леша подошел к стволу и сразу увидел свое место – с одной стороны ствол выделялся. Кора давно стерлась, и ствол был голый, но выглядел грязным, темным, почти не отличаясь от сосновой коры дерева.
Зубриков прислонился к стволу спиной и стал ждать продолжения. Жрецы не зевали, быстро и крепко прихватили тело кожаными ремнями, чтобы он не свалился с ног, не отвалился от ствола сосны. Когда одна жрица протянула к его губам кубок, Леша отпил довольно приятного настоя на травах. "Вкусненько. Отравить меня вздумали? Наивные – после переноса нас не отравишь! Голову если отрубить – тогда беда. А яды, раны – это так, временные неприятности, которые мы переживем, – усмехнулся Зубриков. – А вот к дереву они меня грамотно поставили: лицом к могиле солнца. Удобно, не будет глаза слепить. Долгий день ему стоять". Он не сомневался – выстоит – и не такие ритуалы видали!
Сосна, на которой "распяли" жертву, стояла почти в центре поляны, по которой сновали корнуольцы, радостные и довольные. И этого было не скрыть раскраской синими узорами на их лицах. Пришел хороший день. Они его встретят, как и много веков назад, как их предки, встретят по старинному обычаю.
Светало. Ловкие жрецы несли большой оловянный котел. Котел был простой работы, грубой, совсем не изукрашенный, но очень большой – как в кельтских мифах о волшебном котле Дагды.
Водрузили его жрецы на три высоких, крепких камня, почти в полуметре над землей, и стали разводить огонь. Зубриков на это смотрел с интересом: "Потешные парни, и что они замыслили? Олово точно плавится в костре, в костре температура под девятьсот градусов, у этих неумех и восемьсот наберется – но все равно – олово плавится при трехстах точно! Хотя, там вода, она будет температуру отнимать… или не будет, и тогда прогорит котелок?" Но все рассуждения нашего страдальца развеялись, когда он увидел, что жрецы принесли еще несколько плоских камней и расположили их вокруг котла. Леха понял – не расплавится у них котел, будут температуру ровную поддерживать. Понятное дело, надо же чем-то занять себе целый день. Он вздохнул: "Висю тут, как Один недоделанный – глаз мне не выкололи. И Распятого тоже не стали из меня изображать – без гвоздей обошлись – у них ума могло хватить, если бы узнали, что я бессмертный. А чего тогда не поковырять гвоздиками тушку бессмертного попаданца? Вот бы они чухнулись! Кровотечение затягивается у нас, если слабое. Порезы от меча вообще не беда, даже шрама не остается на следующий день! Жаль нельзя им чудо показать – порезать себя, и кровищи напустить побольше, и спрятаться в землянку – а потом через сутки выйти к ним с чистым телом. А шрамов-то нету! Вот бы они офонарели! Нельзя такие слухи в народ распускать. Мы, "маклауды" – народ скромный".
После "попадания" в прошлое организмы ребят изменились. Ринат Аматов, который учился на третьем курсе лечфака, все еще копил факты, "собирал анамнез", изучал историю их необычной, сильной регенерации. Толком ничего не изучил, но работу в этом направлении не оставлял.