После того как дело было сделано (говорят, все обошлось двумя ударами мясницкого топора), палач поднял голову Марии, схватив ее за знаменитые рыжие волосы, и в его руке остался парик. Голова упала на землю, и все увидели настоящие волосы, преждевременно поседевшие за долгие годы заточения.
Франция скорбела в лучших традициях политического лицемерия. В соборе Нотр-Дам отслужили заупокойную мессу, на которой присутствовали Генрих III и его мать Екатерина Медичи, которая, смеем надеяться, воздержалась надевать украшения, конфискованные у Марии. Архиепископ прочитал проповедь, яростно прошипев, что «топор варвара-палача изуродовал тело, которое украшало постель короля Франции». В глазах французов было, конечно, вдвойне недопустимо казнить красивую женщину.
А в Шотландии сын Марии, король Яков, отреагировал на известие об ее смерти со стоицизмом, который кто-то назовет равнодушием. Он лишь произнес: «Теперь я единственный король». Спустя некоторое время он сказал, что ее казнь была «нелепой и странной процедурой». Но это, согласитесь, мало похоже на всплеск сыновнего или патриотического негодования.
И все-таки напрашивается вопрос: Мария — королева Шотландская?
Ну, строго говоря, да, хотя с учетом того, что ее предал каждый мало-мальски влиятельный шотландец, неудивительно, что перед смертью она видела себя исключительно француженкой. Именно во Франции она хотела быть похороненной, и последнее в своей жизни письмо адресовала французскому королю Генриху III, в котором сказала, что ее убивают как французскую угрозу английскому трону. Она как будто забыла, что ее родственники по материнской линии, Гизы, рисковали ее жизнью, втягивая в свои религиозные политические игры, и что Екатерина Медичи была, прошу прощения, такой сукой по отношению к ней.
А в смысле политики именно французы, а не шотландцы, потеряли многое, когда Мария потеряла голову. С ее смертью Франция лишилась единственного в Европе человека, который мог реально занять английский трон, не заставляя изощряться французского посла. Сын Марии, король Яков Шотландский, слишком сдружился с Елизаветой, что не могло понравиться Франции, но даже в свои сорок четыре Мария теоретически вполне могла выйти замуж за француза, унаследовать английскую корону после смерти Елизаветы (неважно, насколько естественной) и приструнить своего заблудшего сына Якова. Для Франции мог бы получиться фантастически удачный расклад: с Марией на английском троне и Яковом в Шотландии, всей Британией вновь можно было бы управлять с французской стороны Ла-Манша, как это было во времена Вильгельма Завоевателя.
Но всего одним ударом английского топора, точнее — двумя ударами, эта французская мечта была разбита. Франция потеряла потенциальную колонию, а все из-за упрямого нежелания стать опорой для человека, который наилучшим образом представлял ее интересы. Эта тенденция нашла продолжение в разных уголках земного шара…
Глава 6
Французская Канада, или Как потерять колонию
Французы видят в своих канадских братьях причудливое напоминание о прошлом. Жители Квебека говорят с акцентом, который большинство французов находят примитивным, даже комичным, чем-то вроде крестьянского говора семнадцатого века. Квебекцы употребляют забавные слова, как, например,
Но в то же время любое упоминание об истории Квебека тотчас разжигает в сердце каждого француза антибританский и антиамериканский огонь, как если бы кто-то заикнулся о превращении их любимого кафе в «Старбакс». Канаду украли у Франции, станут уверять вас французы, и, если в разговоре вдруг всплывет Акадия, вам придется выслушать гневную речь по поводу британского геноцида. (Ну, это если собеседник знает об Акадии. Многие французы понятия не имеют, что это за штука — может, имя поп-звезды или уменьшительно-ласкательное прозвание Французской академии?)