Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга

Ну и, как всегда, во всем были виноваты бритты. Во всяком случае, так заявлял француз, непосредственный участник тех событий — Максимилиан Робеспьер, «кровожадный диктатор», который отправил на гильотину немало настоящих и мнимых изменников, прежде чем сам угодил под нож машины-убийцы. В 1793 году он выступил с речью, сказав, что революцию затеял Лондон, чтобы «привести Францию, измотанную и раздробленную, к смене династии и посадить герцога Йоркского [принца Фредерика, сына Георга III] на трон Людовика XVI. Осуществление этого плана позволило бы Англии удовлетворить свои притязания на обладание тремя объектами их зависти — Тулоном, Дюнкерком и нашими колониями».

Тут, конечно, попахивает паранойей и попытками переписать историю, чтобы возбудить ненависть для новой войны с Британией, но в чем-то Робеспьер, возможно, был прав. Некоторые историки считают, что без бриттов французы никогда не решились бы на восстание. Семилетняя война 1756–1763 годов и участие в Американской войне за независимость подорвали экономику Франции, доведя ее до банкротства, и споры о том, как выбираться из финансовой трясины, привели к первым реальным разногласиям внутри политической верхушки. Нетитулованные лица требовали, чтобы Людовик XVI и его придворные-землевладельцы приняли радикальные меры к оздоровлению экономики, но король слишком оторвался от жизни, был плохо информирован о положении дел, да и слаб, чтобы справиться с ситуацией. Призывы к реформам вылились в открытый бунт, и сегодня Франция — республика.

Так что на самом деле французам следует быть благодарными Англии — ну, разумеется, за исключением тех, кому отрубили голову и кого порвали на части, утопили, застрелили или сожгли заживо. Эти несчастные, наверное, предпочли бы, чтобы в 1789 году обошлось без потрясений.

Pourquoi la Bastille? Почему Бастилия?

Штурм Бастилии 14 июля 1789 года — вовсе не первое и не самое значимое событие Революции.

В том же районе восточного Парижа 28 апреля произошло, например, драматичное нападение на бумажную фабрику. Она принадлежала Жан-Батисту Ревейону, тому самому, кто изготовил декоративную бумажную оболочку для первого воздушного шара братьев Монгольфье. Ревейон не был аристократом: простолюдин, он сам построил свой бизнес по производству и продаже обоев, а в истории Франции отметился тем, что предоставил площадку на территории своей фабрики для подготовки к первому в мире полету на воздушном шаре. Тогда зачем нападать на Ревейона? Прошел слух, будто он планирует снизить зарплату на своей фабрике соразмерно недавнему снижению цен на хлеб, и эта новость породила бунт. Многотысячная толпа атаковала здание, в котором жил и работал фабрикант: бунтовщики жгли товар и чертежи, расколачивали и растаскивали мебель, искали хозяина, чтобы его кровью расписать обои. В бунтовщиков начали стрелять подоспевшие войска, были убиты тридцать человек, а остальные кинулись терроризировать округу.

На самом деле бунтовщики все неправильно поняли: Ревейон на самом деле призывал к снижению цен на хлеб, чтобы он стал доступным для рабочих, получающих низкую зарплату. Но фабрикант не стал дожидаться момента, чтобы выступить перед рабочими и разъяснить недоразумение: он с семьей перелез через стену, едва успев унести ноги.

Но даже если так, кто-то может возразить, что толпа все- таки имела революционный настрой, к тому же бунт привел к тридцати жертвам, так что эта вспышка народного гнева вполне справедливо может занять место Дня взятия Бастилии в национальном календаре. Тут, однако, возникает серьезная лингвистическая проблема. День Ревейона явно не годился, потому что по-французски le r'eveillon означает «ужин в рождественскую ночь», и это создало бы путаницу в рождественских праздниках, один из которых пришелся бы на конец апреля. Так что охота за национальным праздником продолжилась.

Тринадцатого июля толпа ворвалась в женский монастырь Сен-Лазар, где, по слухам, хранились большие запасы пшеницы. На этот раз слух подтвердился, и бунтовщики вывезли около пятидесяти повозок зерна; однако проблема заключалась в том, что монастырь занимался благотворительностью, и пшеница вполне могла быть предназначена для раздачи бедным. В любом случае, название «День разграбления монастыря» тоже резало слух. Требовалось что-то политически корректное.

На следующий день, в десять утра, парижане атаковали военные казармы Дома инвалидов и, не встретив сопротивления со стороны сочувствующего гарнизона, захватила около 30 000 мушкетов. Военный мятеж в поддержку народа отличный повод для торжества — и чем не идея для национального праздника?

И снова нет, по двум причинам. Во-первых, День Инвалидов — это, согласитесь, совсем не сексуально. И потом, восставшие парижане обзавелись ружьями, но без пороха и пуль, так что не могли стрелять. Это был день обманутых надежд.