Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга

Что ж, тогда вперед, на Бастилию. Старая укрепленная тюрьма на востоке Парижа, она уже была на грани закрытия, и там содержались всего семь позабытых узников, причем ни одного из них никто не назвал бы революционером. Четыре фальшивомонетчика, арестованные за банковские махинации, двое сумасшедших и один граф, обвиненный в пособничестве родной сестре, сбежавшей от мужа. Маркиз де Сад (которого упекли в тюремную камеру по обвинению со стороны родственников жены в сексуальном насилии) тоже должен был находиться в Бастилии 14 июля, но его перевели в другое заведение несколькими днями раньше, после того как он стал кричать в окно, что все его сокамерники убиты.

В романе Чарльза Диккенса «Повесть о двух городах» [82] о временах Французской революции освобожденные узники предстают как герои, но на самом деле парижан вовсе не интересовала эта разношерстная компания заключенных (кстати, все они, кроме графа, снова угодили за решетку уже после штурма тюрьмы). Толпа атаковала Бастилию, поскольку ходили слухи, будто в тамошних подвалах хранятся огромные запасы пороха, охраняемые всего восьмидесяти двумя солдатами-полуинвалидами. Соблазн легкой добычи был слишком велик. И в 10. 30 утра 14 июля 1789 года начала вершиться история.

В тюрьму отправилась делегация парижан, чтобы потребовать от коменданта, маркиза Бернара Рене Жордан де Лонэ, открыть арсеналы. Делегатов пригласили на ланч (да-да, даже в разгар революции французы находили время для цивилизованной трапезы), но потом ответили отказом и выпроводили. Когда же и вторая делегация вернулась ни с чем, толпа, собравшаяся у стен тюрьмы, начала терять терпение.

Де Лонэ, возможно, следовало бы догадаться, куда дует ветер перемен, и открыть ворота, как это сделали солдаты, охранявшие Дом инвалидов. Но после ланча, видимо расслабившись от лишнего бокальчика вина, он совершил ошибку, которая стоила ему головы.

В половине второго пополудни толпа ворвалась во внешний тюремный двор, но ее стали обстреливать с наблюдательных вышек. Это страшно разозлило атакующих парижан, которые в знак протеста могли лишь возмущенно размахивать в воздухе незаряженными мушкетами. Однако, к несчастью для де Лонэ, вскоре к горожанам примкнули бунтующие солдаты, которые притащили с собой пару пушек и принялись обстреливать ворота. Около пяти пополудни де Лонэ стало ясно, что его немногочисленный гарнизон не в силах сдержать натиск, даже имея в наличии несколько тонн пороха и мушкетных зарядов. Он написал вежливое обращение к толпе, выдвинув привычные для таких ситуаций условия — бунтовщики отступают, и им гарантируется гуманное обращение, — и, наверное, не слишком удивился, когда получил отказ. Около сотни атакующих парижан были застрелены, одного раздавило, когда обрубили цепи подъемного моста. Толпа, штурмующая Бастилию, явно не желала вести мирные переговоры.

Де Лонэ наконец открыл ворота, и мятежники ворвались внутрь, чтобы завладеть тюрьмой. Нескольких солдат гарнизона они убили за то, что те слишком рьяно оборонялись, а самого де Лонэ повели к зданию ратуши, где уже собралась толпа восставших горожан. По дороге коменданта Бастилии жестоко избивали, так что догадаться, какая жестокая участь ожидает его, не составило для де Лонэ труда. Поэтому, решив, что с него довольно, он заехал одному из своих мучителей между ног, совершив последнее преступление, за которое и получил пулю, после чего ему отрезали голову кухонным ножом.

Штурм практически необитаемой тюрьмы нельзя, конечно, назвать ярким началом Революции, но оно было весьма характерным в свете последующих событий. Здесь впервые самосуд толпы сопровождался обезглавливанием, и эти два деяния определили судьбу Франции на ближайшие пять лет.

Франция хочет английского короля

На этом этапе революции никто не заикался об убийстве короля Людовика XVI и даже об его свержении. Большинство политиков склонялось к идее конституционной монархии, по примеру ближайшего соседа. Сегодня мы, может, и представляем себе английского короля Георга III слабоумным человеком, который общался с дубом, принимая его за короля Пруссии, но в конце восемнадцатого века этот английский монарх был довольно популярен на родине. Он назначил главой правительства блестящего политика Уильяма Питта и из Парижа виделся воплощением того, что Вольтер описал в своих «Письмах об английской нации», когда восхвалял британскую «мудрую систему правления, в которой верховный правитель всемогущ в делах добрых, но в попытках сотворить зло его руки связаны…».