Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

И весь этот спектакль — с криком чаек, плеском воды и ветром, нагоняющим морскую голубизну, — ежедневно разыгрывается без зрителей. Ибо это странное, ничейное пространство не принадлежит ни земле, ни воде. Вернее сказать, это прекрасное и диковинное место — наполовину суша, наполовину море. Каждый день море наступает, пытаясь отвоевать его для себя, а трава отчаянно сопротивляется, отстаивая свои права. Если повернуться спиной к морю, то вдалеке вы увидите зеленые луга и деревушки, словно прорисованные уверенным пером художника, и серые церковные башенки над кронами деревьев.

Они цепочкой выстроились вдоль всей границы солончаковой пустоши — странные маленькие селения, некогда бывшие портовыми городками. Непомерно большие церкви, одиноко стоящие посреди лугов, свидетельствуют о том, что некогда здесь жили люди и кипела торговля. В Блейкни церковь имеет дополнительную башню — раньше она исполняла роль маяка, а теперь находится на грани разрушения. Они все пришли в упадок и медленно разрушаются — и Клей, и Солтхаус, и Уэйберн (чья древняя гавань превратилась в гнездилище диких птиц), и Уэллс-некст-зэ-Си. Все эти прибрежные деревушки — бывшие порты — пали жертвой моря.

Деревушка Стиффки находится в маленькой укромной долине. Она знаменита своими собирательницами моллюсков. Чтобы увидеть их, мне пришлось отправиться на дальнюю прибрежную пустошь. По пути я форсировал многочисленные ручейки и протоки — благо кто-то позаботился наладить мостки из гниющих бревен, — прошагал целые мили по болотной жиже, прежде чем добрался до песчаного пляжа, густо усеянного обломками кораблекрушений (по обилию этих самых обломков здешний берег мог бы поспорить с Нидлз[54]). Здесь я увидел десятки черных фигурок, которые, согнувшись в три погибели, копались в песке в поисках «стьюкийских голубых» — именно так называются знаменитые ракушки.

Навстречу мне двигалась одна из собирательниц моллюсков, на спине она несла огромный мешок с добычей. Собственно, почему я решил, что это женщина? Угадывать пол этого странного существа, ориентируясь на одежду, было неблагодарным занятием. Что можно сказать о черных кюлотах и толстых шерстяных чулках, которые насквозь промокли от морской воды? Комплект дополняла старая черная шаль и зюйдвестка, застегнутая на подбородке на манер чепчика Кейт Гринуэй. Когда фигура приблизилась, я смог разглядеть, что это все-таки женщина, причем весьма преклонных лет — на вид ей было лет семьдесят, никак не меньше. Лицо по форме и цвету напоминало печеное яблоко, все испещренное тонкими морщинками; беззубый рот с плотно сжатыми губами придавал лицу строгое, даже чопорное выражение, которое контрастировало с младенчески-наивным взглядом блекло-голубых глаз.

Вначале разговор не складывался: подобно многим своим землякам, старуха боялась отвечать на вопросы незнакомого человека. Я поинтересовался, хватает ли у нее сил для такой тяжелой работы. Женщина ответила, что занимается этой работой всю жизнь — с младых лет.

Помнится, несколько лет назад в печати появилась статья, которая выставляла Стиффки и ее женское население в весьма невыгодном свете. По словам автора, практиковавшиеся здесь родственные браки сильно испортили нравы деревни: мужчины якобы вообще не работают, а женщины вынуждены вкалывать как проклятые, чтобы хоть как-то продержаться на плаву.

— Все это чепуха, — отрезала престарелая собирательница моллюсков. — Наши мужчины трудятся на земле, а женщины отправляются к морю собирать ракушки. Сколько себя помню, всегда так было. Я сама начала этим заниматься, когда вышла замуж. Детей ведь нелегко растить… знаете, сколько всего нужно, вот и хотелось подзаработать лишних деньжат. Да и всех нас сюда нужда гонит, сэр…

Она повернулась к морю, где на прибрежной полосе копошились черные фигурки.

— Это, почитай, уж последние собирательницы ракушек в Стиффки. Нынешние-то девчонки нос воротят. Вишь ты, все хотят быть леди. Они не желают надевать эту уродливую одежду и тащиться к морю — как до того делали их матери и бабушки… да и прабабушки тоже. Молодежь не любит тяжелой работы. Вот и получается, сэр, что мы, старухи — последние, кто этим занимается…

Моя собеседница пришла в ужас, когда я попросил разрешения ее сфотографировать. Она закрыла глаза руками — точно так же поступали арабы перед фотокамерой.

— Нет, нет, — твердила старуха, оглядываясь в поисках укрытия.

Я насилу ее успокоил.

И дело тут не в ложной скромности или в нежелании демонстрировать уродливую, как она выразилась, одежду. Просто здесь, как и в других глухих краях, бытует странное верование, будто фотографирование отнимает у людей удачу.