Англия и Уэльс. Прогулки по Британии

У меня за спиной возвышалась статуя Фрэнсиса Дрейка, выделяясь черным контуром на фоне неба. Прославленный пират стоял, опустив одну руку на глобус, а в другой сжимая рукоять меча.

— Считается, что Дрейк играл в шары на берегу, — обратился я к человеку, сидевшему рядом со мной. — Хотелось бы знать, где именно он это делал: наверху или у подножия холма?

— Мне кажется, — ответил незнакомец с дружелюбной улыбкой, столь характерной для жителей Девоншира, — что в те времена холм был куда ровнее и удобнее. Полагаю, Дрейк играл на той самой лужайке, где сейчас стоит статуя. Вот бросил он свою игру при появлении армады или нет, этого я не скажу. Знаете, во время войны мне довелось служить в армии — кое-что повидал… Так вот, я думаю, Дрейк тогда здорово перетрусил. Вы со мной не согласны?

— Неужели вы, коренной девонширец, считаете, что Фрэнсис Дрейк мог когда-нибудь струсить? — ужаснулся я.

— Лично я не был бы удивлен.

Мой собеседник, подобно многим жителям Плимута, живо интересовался историей своего города. Поэтому мы долго еще просидели на утесе, вспоминая события далекого 1588 года.

Тем временем вечерняя прогулка незаметно окончилась, последний паренек, насвистывая, скрылся за поворотом.

С моря подул свежий ветер, а мы все рисовали картины прошлого. Представляли, как сотня английских парусников вышли из Плимута, чтобы встретиться с армадой дона Алонсо Переса де Гусмана, герцога Медина-Сидония, который твердо решил после завоевания Англии захватить плимутский Маунт-Эджкам и устроить там свою резиденцию. Это, наверное, был великий момент — когда испанские галеоны медленно и тяжело выплывали из-за мыса Лизард и двигались через пролив… а им навстречу спешила горстка английских кораблей.

— Будь у меня был выбор, я хотел бы жить именно в ту эпоху, — протянул мой собеседник, хрупкий мужчина, который тщедушностью сложения мог поспорить со знаменитым адмиралом Нельсоном. — Мир тогда казался чрезвычайно большим. Представляете, 1577 год… Эх, вот бы отправиться в плавание вместе с Дрейком на «Золотой лани»!

— Ага! Но тогда вам пришлось бы согласиться и на «Мавританию»!

— Что поделать, — вздохнул он.

— Как! — возмутился я. — А сожжение Веракруса и разграбление церквей? Неужели вы бы согласились загрузить полный трюм рабов, а потом устроить торжественный молебен?

— С превеликой радостью, — прошептал мой собеседник. — Поймите, тогда было такое время… Впрочем, мне пора идти.

Мы попрощались, и я долго смотрел ему вслед — пока его тощая, болезненного вида фигура не растаяла в темноте. Господи, в чем только душа держится, а какая кровожадность!

Вдалеке, за волноломом я разглядел лайнер. Он отправлялся в плавание и, покидая порт, просигналил низким гудком. Цепочка его светящихся иллюминаторов напоминала нитку жемчуга на воде…

В пятнадцати милях к югу снова блеснул Эддистонский маяк — крошечный огонек, адресованный всем путешественникам. Ежеминутно мигая, он словно бы говорил: «Дети мои, скоро уже конец пути — Плимут близко. Но, ради Бога, будьте осторожнее, не налетите на меня!»

9

Я отправился в старый порт Барбикан, чтобы лично увидеть место, откуда когда-то начал свое плавание знаменитый «Мэйфлауэр». По правде сказать, я ожидал застать здесь всех американцев, которых в это время года занесло в Западную Англию. В моем понимании, они должны были стоять в торжественных и почтительных позах вокруг мемориальной таблички. Вместо того я обнаружил одного только старого и хромого моряка, который сидел на скамье и покуривал грубо вырезанную трубку.

— Доброго вам утра, — поздоровался я.

— И вам того же, сэр, — произнес он, тягуче растягивая слова; затем вынул трубку изо рта и метко сплюнул в воды гавани Саттон-Пул.

— Солнечный выдался денек сегодня!

— Так точно, сэр!

Мы молча наблюдали, как у Саттонского причала разгружается рыболовецкая флотилия. Целую неделю траулеры провели в штормовом море и теперь наслаждались мягким приливом в защищенной гавани. Толстый слой соли выступил на закопченных трубах; та самая же соль блестела на усах и бакенбардах рыбаков, неизбежно отрастающих за время плавания. Поверхность причала была скользкой от рыбьей чешуи и осколков льда. Громогласный мужчина (по виду — из местных) стоял над бесформенной кучей мертвой рыбы — там был гигантский скат размером с карточный столик, налим, палтус, камбала, крабы и лиловые омары. Рыбаки в своих грубых башмаках гулко топали по каменной набережной, их лица приобрели красновато-коричневый оттенок — чисто красное дерево. Я залюбовался их ловкими движениями, сильными телами в синих вязаных фуфайках и коричневых штанах. Чудесная живописная картинка в ярких лучах предобеденного солнца…

— Так значит, «Мэйфлауэр» отплывал отсюда?

— Именно так, сэр, в 1620 году, — старый моряк небрежно ткнул трубкой в дальний конец мола. — Да вы и сами можете прочитать на том камне.

Он поднялся и захромал к небольшому каменному обелиску, установленному посреди дороги.

«“Мэйфлауэр”, 1620 год» — гласила надпись на обелиске.