Англия, моя Англия

Его любимицей оставалась по-прежнему старшая, Джойс. Теперь это было шестилетнее существо, живое, как ртутная капелька. Барбара тоже уже ковыляла на собственных ножках, ей пошел третий год. Жили они, по большей части, в Крокхеме, это он так хотел. Уинифред, в сущности, и сама любила Крокхем. Но в теперешнем ее состоянии, от безысходности и слепой досады, ей представлялось, будто здесь на каждом шагу подстерегает опасность. Гадюки, волчьи ягоды, ручей, болото, а может быть, и несвежая питьевая вода — да мало ли что! С одной стороны — шквальный огонь приказаний от матери и няни, с другой — безмятежное непослушание трех белокурых, юрких, как ящерки, маленьких непосед. За спиною у девочек, против матери и няни, стоял отец. Так-то.

— Иди скорей, няня, а то возьму и побегу туда, где змеи.

— Джойс, умей же немножко потерпеть. Я только переодену Аннабел.

Ну, вот вам пожалуйста, вечно одно и то же. Работая на пустоши по ту сторону ручья, он слышал это. И все равно продолжал работать.

Вдруг послышался вопль, и он, отшвырнув лопату, бросился к мостику, вскинув голову, как потревоженный олень. Ага, вот и Уинифред — Джойс чем-то поранилась. Он стал подниматься по садовой дорожке.

— Что случилось?

Девочка кричала не умолкая. Теперь она выкрикивала:

— Папа! Папочка! Ой-ой, папа!

А мать приговаривала:

— Не бойся, маленькая. Дай-ка мама посмотрит.

Но девочка только захлебывалась криком:

— Ой, папочка, папа, папа!

Ее напугал вид крови, хлещущей у нее из колена. Уинифред, сев на корточки, привлекла шестилетнюю дочь к себе, чтобы осмотреть рану. Эгберт тоже склонился над девочкой.

— Не поднимай такой шум, Джойс, — раздраженно сказал он. — Как это с ней стряслось?

— Упала на серп — ты резал как раз здесь траву, так он и валяется с тех пор, — сказала Уинифред, с горькой укоризной глядя ему в лицо, когда он нагнулся ниже.

Он вынул носовой платок и обвязал им колено ребенка. Потом взял на руки плачущую дочь и понес домой, наверх, в детскую. У него на руках она утихла. Но боль и сознание вины жгли ему сердце. Он оставил серп валяться там, на краю лужайки, и вот пострадал его первенец, ребенок, который так ему дорог. Впрочем, это ведь чистая случайность — просто несчастный случай. Стоит ли ему так уж винить себя? Вероятно, ничего страшного, через два-три дня все пройдет. Стоит ли принимать это близко к сердцу, стоит ли волноваться? Он отмахнулся от своих страхов.

Девочка лежала на кровати в летнем платьице, очень бледная после пережитого потрясения. Пришла няня с младшей на руках; рядом, держась за ее юбку, стояла Аннабел. Уинифред, пугающе серьезная, с помертвелым лицом, нагнулась над коленом, развязывая почерневший от крови носовой платок. Эгберт тоже наклонился вперед, сохраняя видимость sang-froid,[4] хотя на душе у него было неспокойно. Уинифред прямо одеревенела от серьезности, значит, хотя бы ему следовало проявить чувство меры. Девочка стояла и похныкивала.

Из колена по-прежнему фонтаном била кровь — порез был глубокий и пришелся в самый сустав.

— Что ж, Эгберт, нужно ехать за доктором, — с горечью сказала Уинифред.

— Ой, нет! Ой, не надо! — в ужасе заверещала Джойс.

— Джойс, душенька моя, не плачь! — Странным, полным трагизма и душевной муки движением — движением Mater Dolorata[5] — Уинифред порывисто прижала девочку к груди. У Джойс даже слезы высохли от испуга. Эгберт посмотрел на трагическую фигуру жены, прижимающей к груди ребенка, и отвернулся. А маленькая Аннабел вдруг расплакалась:

— Джойс, пускай у тебя не идет из ножки кровь!

За доктором Эгберт поехал в деревню, до которой было четыре мили. Все-таки Уинифред перегибает палку, думалось ему. Конечно же, само колено не повреждено. Конечно, нет. Царапина, и только.

Врача не оказалось дома. Эгберт оставил ему записку и налег на педали, спеша домой, — сердце у него сжималось от тревоги. Обливаясь потом, он соскочил с велосипеда и вошел в дом с довольно пристыженным видом, как человек, которому есть в чем себя упрекнуть. Уинифред сидела наверху у кроватки Джойс, а та, побледневшая и важная, ела, лежа в постели, пудинг из тапиоки. У Эгберта сердце дрогнуло при виде испуганного, бледного личика дочери.

— Я не застал доктора Уинга, — сказал Эгберт. — Он будет у нас примерно в полтретьего.

— Не хочу, пускай не приходит, — захныкала Джойс.

— Джойс, родная, надо потерпеть и вести себя смирно, — сказала Уинифред. — Тебе не будет больно. Зато доктор скажет, что делать, чтобы у тебя побыстрей зажила коленка. А для этого он должен побывать у нас.

Уинифред всегда все старательно объясняла девочкам, и всегда им в первые минуты после этого нечего было сказать.

— Кровь все еще идет? — спросил Эгберт.

Уинифред осторожно отогнула край одеяла.

— Нет, по-моему, — ответила она.

Эгберт тоже нагнулся, посмотрел.

— Да, перестала. — Он выпрямился с прояснившимся лицом. — Доедай пудинг, Джойс, — обратился он к дочери. — Это будет совсем не страшно. Несколько дней придется посидеть спокойно, вот и все.

— Пап а ведь ты не обедал?

— Нет еще.

— Тебя няня покормит, — сказала Уинифред.