Английская игра

У Лауверса помутнело в глазах. Англичане отвечали! Выходит, они не заметили отсутствия «контрольного пропуска»! Вступив в сделку с Гискесом, агент ОСО попал в колесо. Хотел он того или нет, но он стал орудием врага.

– Больше я не буду передавать! Ни за что!

Это было во время четвертого сеанса «радиоигры». Англичане вновь подтвердили, что выброска Абора состоится, но переносится на 27-е. Становилось ясно, что они по-прежнему не замечали отсутствия «контрольного пропуска» и говорили с Лауверсом без тени сомнения.

Гискес же, решив проверить канал связи, предложил перенести место приземления Абора и посоветовал другую площадку ¦- в роще возле Стеенвийка.

Именно тогда Лауверс взбунтовался:

– Больше я не стану передавать!

Час спустя майор был в его камере. В форме.

– Учтите следующее, лейтенант: с вашей помощью или без вас мы все равно поймаем этого человека. Вам это прекрасно известно, и вы знаете наши возможности. Но я получил от главного командования заверение, что, пока вы участвуете в- моей операции, ваши товарищи – Тийс, супруги Теллер и все остальные – будут находиться здесь в моем распоряжении, а значит, в безопасности. В случае вашего

отказа я буду вынужден передать их в гестапо. Вместе с вами.

Гискес нанес еще один удар. Теперь от Лауверса, только от него, зависело: обречь на мученическую смерть товарищей или сохранить им жизнь.

25 марта 1942 года в 18 часов Лауверс в десятый раз вышел в эфир под контролем немцев. Агент Абор с грузом оружия должен был прибыть следующей ночью. В час, когда голландец садился за аппарат, где-то в английском лагере его соотечественник собирался в опасный путь – на родину.

Отчаяние захлеспнуло Лауверса. Лондон ничего не заметил, ничего не понял. А ведь за десять передач он ни разу не передал своего «контрольного пропуска»!

В тот день ему показалось, что Лондон с особым нетерпением ждал его. Послание, принесенное Гискесом, было кратким. Оно подтверждало готовность к приему Абора.

Англичане ответили без промедления. Две строчки сухого текста:

«Агент Абор заболел… Выброска 27 марта отменяется… Конец».

Лауверс с облегчением выдохнул. Наконец-то! Наконец-то его поняли!

Уголовники и политические, карманники и заложники, сутенеры и профессора, шпионы, солдаты Сопротивления, предатели, шкурники, герои и трусы, христиане и евреи – все до единого в тюрьме знали, что Лауверс предал. Сидя в камере, он слышал, как по трубам канализации ползли выстукиваемые тюремной азбукой слова ненависти и презрения: «Лауверс всех выдал… Передайте дальше… Повторяю: Лауверс – сволочь… Работает на гестапо… Передайте дальше…»

Что мог он ответить? «Я не выдал им свой «контрольный пропуск»… Передайте дальше… Я обманул немцев… Благодаря мне спасен Абор… Передайте дальше…» Но кто, кроме Тийса-Такотаиса, знал, что такое «контрольный пропуск»?

Воры из соседней камеры кричали ему ругательства через вентиляционный ход. То, что мерзавцы считали его негодяем, мало трогало Лауверса. Но другие, парии из Сопротивления, заложники, Теллер, Большой Тийс, были где-то здесь, в одной из камер. Во что бы то ни стало он должен сказать им правду. Тако-нис не должен умереть с мыслью о том, что его предал Лауверс. Радист присел перед трубой и ногтем большого пальца начал отстукивать:

«Лауверс вызывает Такониса… Передайте дальше…»

Шквал ругани, обрушившийся со всех сторон, был ответом. Но Лауверс упрямо продолжал стучать:

«Лауверс вызывает Такониса… Я оставил себе пропуск. Тако-нис… Таконис… Я сохранил пропуск».

Понемногу заключенные, устав, прекращали бить по трубе. Лауверс же продолжал свое. Потом смолк и он. Откуда-то снизу зазвучали слова – ложкой о железо:

«Я знал».

30 марта Лауверса перевели в древний монастырь Гаарен в Брабанте, который оккупанты превратили в тюрьму. В Гаарене расстреливали еженедельно – строго по пятницам, в 5 часов утра. Заключенных и заложников выстраивали перед рвом, отрытым в старом монастырском саду, и дежурный взвод эсэсовцев укладывал их залпами в упор; тела падали прямо в ров. Радист понимал, что здесь, в Гаарене, достаточно простого приказания, чтобы в пятницу, в пять утра…

Как и в гаагской тюрьме, вести мгновенно переходили из камеры в камеру. В первый же день Губертус Лауверс понял, что молва опередила его. «Ты подохнешь, Лауверс, как все предатели…» Этими славами, переданными по свинцовой трубе, тюрьма приветствовала его. Ими же начиналось каждое новое утро.

1 апреля, однако, Лауверса разбудило пение. Случилось нечто экстраординарное для тюрьмы: кто-то пел. Покрывая все другие звуки – шаги, лязг и стенания, – почти божественной красоты голос пел арию из «Лючии ди Ла-мермур». Потом настала очередь «Фигаро». Женская партия… Это было так красиво, что казалось чудовищным на пороге смерти!

Лауверс не особенно разбирался в опере, но как раз эти арии, помнилось, он слышал совсем недавно.

Как только певец кончил, трубы вновь зазвенели от вопросов. Как водится, вновь прибывший сообщал о себе. Он стучал уверенно и почти профессионально: был взят в момент приземления