Английская мадонна

— Ничего, — пожав плечами, ответил он. — Я пытался в каком-то роде сделать хорошую мину при плохой игре. Я даже предложил ей, чтобы мы хотя бы притворились, что брак наш нам в радость, что он удачен.

Граф тяжело вздохнул.

— Я тешил себя надеждой, что вопреки всему, что говорит Морин, мы сможем со временем полюбить друг друга. Она была очень красива, и мне нетрудно было испытывать к ней влечение как к женщине.

Теодора ощутила укол ревности, но ее пальцы еще крепче сжали его руку.

И тут, словно отвечая на ее вопрос, граф сказал:

— Я вовсе не был влюблен в нее, хотя и довольно мало знал тогда об этой эмоции и думал, что то чувство, которое я испытываю сейчас к тебе, моя дорогая, случается только в книгах или, может быть, изображено на картинах.

Говоря это, он посмотрел на Теодору с бесконечной нежностью, и время остановилось.

Потом, пересилив себя, девушка спросила:

— Что… произошло дальше?

— Мы вернулись в Англию после нашего медового месяца, который с самого начала был фарсом, — ответил граф, — и отправились жить в дом на земле, которую нам отвел мой отец. Именно тогда я начал осознавать то, чего уже опасался, — что Морин… неуравновешенна.

— Это открытие должно было быть… для тебя… ужасно…

— Это меня пугало, но я был слишком горд, чтобы признать это.

— И как же вы жили?

— Обычно при людях она держалась, мои друзья долгое время ничего не подозревали.

Его голос посуровел:

— Отец и мать Морин знали, что психически она не вполне нормальна, но были так рады ее браку со мной, что, как я узнал позже, принудили докторов молчать, хотя их долгом было бы предупредить меня или моих родителей о том, что она неподходящая пара кому бы то ни было.

— Это было… жестоко… порочно! — воскликнула Теодора.

— О… Эти эпитеты я использовал тысячи раз за минувшие годы, — с горечью усмехнулся граф. — Когда наконец я осознал всю безвыходность своего положения, то решил: терпеть жалость к себе — унизительно, трудно перенести.

— Я это… могу понять.

— А Морин становилось все хуже. Врачи советовали определить ее в приют для умалишенных, но я решил поехать с ней за границу.

— Так вот почему ты уехал из Англии!

— Именно так! Вначале мы отправились на виллу во Флоренции. Затем, когда душевное состояние Морин стало там слишком известным, мы поехали дальше. Так что, можно сказать, благодаря ей, если уместно так говорить, — граф горестно скривил губы, — я увидел те части света, которые иначе бы не увидел. Я встретил мужчин и женщин других национальностей и узнал, как они мыслят, их образ жизни.

— Но тебе… должно было быть… невообразимо тяжело, — пробормотала Теодора.

— Очень трудно было что-то скрывать, ведь слуги, естественно, всегда много болтали. Но все пришло к тому, что, когда все всё уже знали и никто об этом уже не говорил, я принял ситуацию такой, какова она есть.

Голос его погрубел:

— Но я ненавидел все это! Ненавидел каждый момент своей жизни! Так, как сейчас ненавижу причину, которая заставляет меня все это тебе рассказывать!

— Пожалуйста… пожалуйста… не продолжай! — взмолилась Теодора. — Я все понимаю… и я… восхищаюсь тобой… больше, чем… раньше!

— Ты должна была знать, это твое право! И, моя дорогая, я не вынес бы… — граф замялся, ища подходящее слово, — недоговоренности между нами.

Теодора глубоко вздохнула.

— Я готова сделать все, что ты пожелаешь… и… меня ранит… твое несчастье.

— Милая…

Голос его прозвучал так, что Теодора почувствовала: сам он дрожит от возбуждения. Граф снова до боли сжал ее пальцы и закончил рассказ:

— Мой отец умер, и я должен был вернуться домой. Я привез Морин с собой. Думаю, со всей твоей тонкостью, ты успела почувствовать, что в замке есть нечто особенное.

— Я… я ее видела, Морин, — проговорила Теодора совсем тихо.

— Как… как это могло случиться?

Вопрос был резким, как удар хлыстом.

— Я работала в студии и вдруг почувствовала, что… за мной кто-то… наблюдает. А вчера она явилась и сказала… мне, чтобы я убиралась… потому что я… забираю тебя… у нее.

— Прости, это мой недосмотр! Я наведу порядок, когда мы вернемся.

— Но мне было… жаль… ее.

— Я тебя понимаю, — ответил граф, — но, дорогая, она обвиняла тебя не в том, что ты забираешь у нее меня. Больное воображение извратило реальность, ей показалось, что ты забираешь у нее ее любовника, которого она никак не могла забыть все эти годы, мужчину, который, хотя я не должен об этом говорить, был недостоин ее любви. Я навел о нем справки. Отец Морин дал ему почетную должность — он ухаживал за скаковыми лошадьми. Как хороший наездник, парень должен был обучить Морин верховой езде. И попутно ее соблазнил.

— А родители девушки… они знали об этом… до того, как ты на ней женился?

— Не уверен. Они бы этого не признали, конечно. Но понимали, что дочь увлечена им, вот почему они настаивали на том, чтобы брак был оформлен как можно скорее.

— Это был… бесчестный… поступок.

— Полагаю, я мог бы и ранее счесть очень странным, что они никогда не позволяли мне остаться наедине с Морин на сколько-нибудь продолжительное время, но, когда все уже случилось, легко быть мудрым.

— Это очень… очень… подло.