Английская портниха

Перейти границу вот так запросто? От напряжения Аду едва не тошнило, но теперь она испытывала нечто вроде разочарования. Ей даже не дали возможности произнести заготовленные фразы. А Станислас так и не узнал, до чего же она смышленая.

— Пронесло, — сказал он.

Они были в Бельгии.

Облегчение скоро сменилось страшной усталостью. Болели ноги, ныла спина, на пятке у Ады кровоточила мозоль. Поскорей бы все это закончилось, думала Ада. Ей хотелось лишь одного: приехать домой, открыть дверь — здравствуй, мама, вот и я. Казалось, не хватит сил сделать еще хотя бы шаг, и она представления не имела, где они находятся.

— Море отсюда далеко? — спросила она.

— Море? — засмеялся Станислас. — Очень далеко.

— Куда мы отправимся?

— В Намюр.

— Зачем?

— Намюр, ты что, не слышишь? Нам мир, — хитро подмигнул он. — Вот зачем.

— Как туда ехать?

Семья, что стояла в очереди за ними, суетливо пробиралась куда-то вперед, царапая Адины ноги чемоданными застежками, прижимая ее к Станисласу. Она положила голову ему на плечо:

— Хочу домой. В Англию. Разве нельзя отправиться туда прямо сейчас?

— Наверное, можно, — ровным тоном ответил Станислас. — Наверное. Но сначала Намюр.

— Почему? Я хочу домой. — И чуть не добавила «сию минуту», топнув ногой, как маленькая девочка.

— Нет, — сказал он. — Намюр.

— И что в Намюре?

— Одно дельце, Ада. Важное.

Что за дельце у него может быть в этом бельгийском городе, недоумевала Ада. Неизвестность и страх доканывали ее.

— Обещай, — она посмотрела Станисласу прямо в глаза, — что потом мы поедем домой.

Он поднес ее руку к губам, поцеловал костяшки пальцев:

— Обещаю.

На попутках они добрались до Монса и сели в битком набитый поезд, что останавливался на каждой станции и каждом семафоре. В Намюр прибыли уже к вечеру. С тех пор как почти сутки назад они покинули Париж, у Ады и крошки во рту не было, не считая багета в очереди на границе; она еле держалась на ногах. От вокзала Станислас повел ее по каким-то переулкам. Опираясь на его руку, Ада не спрашивала, куда они идут и знает ли Станислас адрес того места, куда ему нужно попасть, но в конце концов они остановились у маленького кафе, над которым висела вывеска «Пансион».

— Подожди здесь, — сказал Станислас, — пока я обо всем договорюсь.

Она села за столик перед кафе. Эта сторона улицы была в тени, но Ада слишком устала, чтобы перейти на другую сторону, освещенную последними косыми лучами майского солнца. Появился Станислас:

— Я все устроил. Хозяйка накормит нас тем, что у нее осталось, а пока мы едим, ее дочь приготовит комнату.

Не успел он договорить, как к ним подошла хозяйка с двумя бокалами пива. Станислас поднял свой бокал:

— За тебя, Ада Воан. Намюр.

Она нащупала медвежонка в сумке, чокнулась со Станисласом и улыбнулась. Им повезло.

Паштет, хлеб, колбаса. Пиво было мутным и сладким, но Ада выпила два больших бокала. Хмель ударил в голову, чему она нисколько не огорчилась. Напротив. Последний раз она была навеселе еще до войны — сто лет назад, как теперь казалось. «Кафе Рояль», мартини, один, другой, с вишенкой на палочке. Взволнованные влюбленные, они шли чуть враскачку по Пикадилли к остановке 12-го автобуса, где Станислас целовал ее под фонарным столбом, нежно касаясь губами ее рта. По дороге домой она сосала мятные леденцы, чтобы отбить запах алкоголя. И сейчас все было как тогда. Мрачность Станисласа как рукой сняло, ему — им — больше нечего опасаться. Намюр. Нам мир. Он больше не станет орать на нее или сердито молчать. У него снова легко на сердце, но как же резко он переходит от света к тьме. Это беспокоило Аду. Его настроения увлекали ее за собой. Когда он сиял, и она сияла, ей все удавалось, и счастье переполняло ее. Но когда он темнел лицом, ей чудилось, будто ее окутывает холодный туман.

Поужинав, они поднялись наверх, в отведенную им комнату. Аду пошатывало, она чувствовала, что от нее противно пахнет кислятиной, а волосы слиплись от пота и пыли. Заботливая хозяйка оставила на столе большой кувшин с водой, таз, полотенце и тряпочку для мытья.

— Я должна… — язык у Ады заплетался, — помыться.

Станислас кивнул и встал у окна спиной к ней. Ада намочила тряпицу, принялась обтираться. Ей послышался голос матери, и она увидела себя девочкой, стоящей у раковины на кухне. Тянись, тянись, выше, выше, тянись, тянись, ниже, ниже. Ада хихикнула и вдруг заплакала, от тоски по дому и страха у нее все сжалось внутри, в глазах потемнело, она словно падала в пропасть и не за что было зацепиться.

Это был не обморок, сознания она не теряла. Станислас подхватил ее и, уложив на кровать, торопливо расстегивал пуговицы на ширинке. У Ады кружилась голова, веки отяжелели. Ей хотелось только одного — спать. Она не увидела, но ощутила, как он раздвигает ей ноги, входит в нее нетерпеливо, с размаху, и она вскрикнула от пронзившей ее боли. Он скатился с нее и лег рядом. По ногам у нее текло. И даже пивной дурман не помешал ей заметить: он не снял рубашки.