Английская Утопия

Во всех этих книгах одна главная нота — уход. Уход в фантазию, в ненаучное использование «науки», во мрак во имя мрака. Почти везде утрачена вера в то, что из существующего общества может вырасти справедливое и достойное общество. В последнее время этот уход превратился в бегство, и в таких книгах, как «Обезьяна и сущность» Олдуса Хаксли (1948) и «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» Джорджа Оруэлла (1919), обнаруживается самая откровенная реакция, решимость сопротивляться «практическому осуществлению» Утопии, глубокое убеждение в том, что надо держаться за существующие установления, как бы испорчены они ни были, так как любое изменение поведет к ухудшению.

Ничуть не думая сопоставлять с такими вырожденческими книгами блестящий невинный роман Герберта Рида «Наивное дитя» (1935), мы все же хотим отметить, что уже в нем отчетливо выражено желание уйти от сложной действительности современного мира. Рид описывает два утопических мира, упрощенных, завершенных и абстрактных: один — в крошечной южноамериканской республике в начале XIX века, другой — под землей. Он пытается передать последнему часть знаний надземного мира, но это оказывается невозможным:

«Его свидетельство имело не большую ценность, чем свидетельство человека, который проснулся бы после отчетливого сна. Его сон был реальным, но единственным в своем роде».

Именно уникальность сна Рида, его полная оторванность от чего-нибудь, похожего на наш опыт, и делают его Утопию совершенно нереальной. Мир, им описываемый, немного напоминает описанный в последней части книги Шоу «Назад к Мафусаилу»: в нем вслед за юношеским периодом игр и любовной свободы люди стали постепенно переходить к легким видам работы, к интеллектуальным утехам и, наконец, к одиночному созерцанию, заканчивающемуся смертью, после которой их тела сохраняются навеки в кристаллическом состоянии. Все в мире стремится к простоте кристаллов, и вокруг их собирания, устройства и созерцания, перезвона разнообразных кристаллических гонгов и сосредоточиваются все удовольствия и философия населения. В «Назад к Мафусаилу» Шоу еще ранее определил то состояние духа, которое обнаруживается в романе «Наивное дитя».

«Тиндаль заявил, что он видел в Материи залог и потенцию для всех форм жизни, и, вооруженный своей ирландской графической ясностью воображения, нарисовал картину мира намагниченных атомов, с положительным и отрицательным полюсами у каждого, соединяющихся благодаря отталкиванию и притяжению в упорядоченную кристаллическую структуру. Такая картина имеет опасное очарование для мыслителей, удрученных кровавыми беспорядками живого мира. В поисках более чистых объектов мышления они находят в концепции кристаллов и магнитов счастье более драматическое и менее ребячливое, чем счастье, находимое математикам в отвлеченных числах, потому что они видят в кристаллах красоту и движение без разлагающих аппетитов плотской жизненности».

Рид, как и его герой, тоскует по порядку и красоте. Он надеется прежде всего обрести их в аркадской простоте своей южноамериканской Утопии, но, потерпев неудачу в этом, находит их, следуя в этом случае многозначительному образу реки, текущей обратно к источнику, в нечеловеческой породе, для которой смерть есть высшая форма бытия. Это то же самое видение, которое он выразил значительно раньше в одной из своих поэм:

Родиться новые дети должны от богов

в стране бессмертия, где
неразмытые скалы вздымаются ясные
на фоне холодного зеркала
горных озер, где нет пороков у духа и плоти.
Чувство и образ они должны переделать —
но воссоздавать не станут любви:
концом ее будет ненависть;
не нужны им будут слова, ибо слова лгут.