Английские юмористы XVIII века

Сестра подростка, с неба похитившая свой голос, запела, чередуясь с братом, - то была гасконская хороводная песня "Viva la joia! Fidon la tristessa" {Да здравствует радость! Долой печаль! (франц.).}. Девушки подхватили в унисон, а парни октавой ниже.

"Viva la joia" - было на губах у Нанетты. "Viva la joia" - было в ее глазах. Искра дружелюбия мгновенно пересекла разделявшее нас пространство. Какой она казалась милой! Зачем я не могу жить и кончить дни свои таким образом? О праведный податель наших радостей и горестей, - воскликнул я, почему нельзя здесь расположиться в лоне Довольства, танцевать, петь, творить молитвы и подняться на небеса с этой темноволосой девушкой? Капризно склонив голову к плечу, она задорно плясала.

- Поплясали и хватит, - сказал я".

Этим чудесным танцем и пением том весьма искусно завершается. Но даже здесь мы не можем привести все полностью. В сочинениях Стерна нет ни одной страницы, в которой не было бы чего-нибудь такого, чему лучше вовсе не быть, скрытой мерзости - намека на какую-то грязь *.

{* "Относительно обвинения Стерна в безнравственности, которое так серьезно пятнает его писательскую репутацию, я позволю себе заметить, что есть некое лукавство, воздействие которого обусловлено, во-первых, скромностью, которое оно уязвляет, во-вторых, невинностью и неискушенностью, над которыми оно торжествует, и в-третьих, некими колебаниями в душе человека между пребывающим там добром и вторгающимся туда злом человеческой природы. Это своего рода кокетство с дьяволом, искусство на мгновение сочетать храбрость и трусость, как это бывает с тем, кто в первый раз снимает пальцами нагар со свечи, или, вернее, как бывает с ребенком, который набрался смелости и, дрожа, касается горячего чайника, потому что это запрещено; итак, в душе у каждого есть свой злой и добрый ангел; там те же, или почти те же чувства, какие, вероятно, испытывают старый распутник и жеманница, - с одной стороны возмущение, идущее от лицемерного стремления сохранить внешние приличия и репутацию, а с другой - внутреннее сочувствие к врагу. Надо только предположить, что общество целомудренно, и тогда девять десятых этого злого лукавства станут бесшумны, как камень, падающий в снег, потому что не встретят сопротивления; остальное держится на том, что оскорбляет благопристойность самой человеческой природы.

Это начало, как бы презренно оно ни было само по себе, может без сомнения сочетаться с талантом, остроумием, фантазией и даже юмором; и нам остается лишь сожалеть о таком мезальянсе; но тот факт, что одно совершенно отдельно от другого, станет очевидным, если мысленно отделить нравственность мистера Шенди, дядюшки Тоби и Трима, которые все противостоят этому фальшивому таланту, от остальных героев "Тристрама Шенди", и вообразить на их месте нескольких бессердечных распутников. В результате мы почувствуем чистейшее отвращение. Стерна следует строго осудить за то, что он использует лучшие наклонности нашей природы для потворства самым низменным из них". Кольридж, "Литературное наследие", т. I, стр. 141, 142.}

Некоторые из этих прискорбных double entendre {Двусмысленностей (франц.).} можно отнести за счет того, что в то время нравы были свободнее, чем сейчас, но далеко не все. Глаза непотребного сатира все время плотоядно глядят из листвы; последние слова, написанные знаменитым писателем, были грязными и скверными, - последние строки, которые несчастный, больной человек написал, взывая о жалости и прощении. Я думаю об этих покойных писателях и об одном, ныне здравствующем среди нас, и преисполнен благодарности за тот невинный смех, за те чудесные целомудренные страницы, которыми одаряет моих детей автор "Дэвида Копперфилда".

* * *

Jete sur cette boule,

Laid, chetif et souffrant;

Etouffe dans la foule,

Faute d'etre assez grand;

Une plainte touchante

De ma bouche sortit.

Le bon Dieu me dit:

Chante, Chante, pauvre petit!

Chanter, ou je m'abuse,

Est ma tache ici-bas.

Tous ceux qu'ainsi j'amuse,

Ne m'aimeront-ils pas? {1}

{1 В юдоль земную кинут,

Уродлив, хил и дик,

Я был толпой отринут

За то, что невелик.

И не сдержал я крика,

К кресту припал с мольбой,

И мне сказал Владыка:

"Малыш мой бедный, пой!"

С тех пор пою - лукавлю,

В душе судьбу браня.

Но тем, кого забавлю,

Как не любить меня?}