Английские корни немецкого фашизма: от британской к австро-баварской «расе господ»

Британские воспитатели вождей-патриотов в полной мере отдавали должное подобному «мускулистому благочестию», которое должно было сделать их питомцев неуязвимыми для соблазнов интеллекта. О том, что воспитание имперских вождей не подразумевает формирования ни духа, ни сердца, громогласно заявляли сами панегиристы британских паблик-скул. Они вновь и вновь открыто говорили, что будущие вожди должны быть сверхдисциплинированными. Ведь, в конечном счете, именно этому качеству Англия обязана «приобретением, сохранением и дальнейшим развитием… империи», — так лет за пять до учреждения Адольфом Гитлером «наполас» утверждал директор школы Харроу, Сирил Норвуд (1875–1956).[582] В 1936 году — год мирового успеха Гитлера, которого он добился благодаря проведению Берлинских Олимпийских игр, — в той же Англии все еще бесспорным считалось, что при воспитании будущих британских вождей спорту надо придавать намного больше значения, нежели интеллекту; при этом «никого не беспокоило, что паблик-скул-бойз не станут мыслить самостоятельно — неважно, о политике или о чем-то другом… Для большинства учеников и их наставников наука оставалась чем-то недостойным джентльмена…»[583] И замечание Бернарда Шоу (сделанное им в пьесе «На мели» в 1933 г. — год захвата Гитлером власти) о «широко распространенном в Англии недуге — атрофии мозга»[584] вряд ли могло ослабить волю англосаксонской расы к власти во имя собственного благоденствия. Соответственно и наблюдение пионера вильгельмовского империализма Карла Петерса о том, что англичанин не читает серьезных книг,[585] в основном оправдывалось следующим образом: для борьбы за «место под солнцем» важны не книги… и тем более не ум. (Ведь Карл Петерс как-то заявил: «По мне приятней… заниматься торговлей свиньями, чем… иметь дело с "Критикой чистого разума"» (Канта); «когда профессор излагает свои взгляды… это… не более чем вой собаки на луну».[586]) Тот факт, что в Англии и поныне считается бестактным говорить о книгах — поскольку собеседник, возможно, не читал их, — не нанес никакого ущерба «изящным английским манерам», а скорее сделал их еще более образцовыми для Германии.

Тем временем совет, данный англичанином в 1856 г.: «Держи свой интеллект в тайне, используй простые слова, говори то, чего от тебя ожидают»,[587] — уже давно годился не только для англоязычного мира. «Спасение твоей страны, твоей карьеры, сохранение твоего душевного мира — в этом была неотразимая притягательность антиинтеллектуализма».[588] «Атрофию способности иметь собственное мнение усиливала боязнь нарушить традиционный кодекс поведения, кодекс, который от всех требует компромисса в выборе между справедливостью и несправедливостью, правдой и неправдой — и люди идут на этот компромисс, боясь быть непохожими на других и <в результате> нажить врагов».[589] Никто не должен выступать против общественного мнения, пусть даже во имя совести. Стать воплощением представлений общества о ценностях — вот идеал английских элитных школ. «Ничто в системе не дает ученикам стимула проявлять какие-либо индивидуальные особенности. Воспитание служит для того, чтобы в существенных вещах никто не желал отличаться от ближнего: ведь привилегированные особы отождествляются с расовым единством».[590]

В соответствии с принципами воспитания британской элиты будущие вожди не должны были слишком много рассуждать, и уж тем более у них не должно было возникать никаких «почему» и «однако» — не в последнюю очередь благодаря давнему примату латинской грамматики (она-то не располагает к лишним вопросам).[591] Мистер Черчилль (будущий сэр Уинстон) пишет в своих воспоминаниях, что, когда его отдали в паблик-скул, наставник предложил ему просклонять латинское слово «mensa» (стол). И когда они добрались до звательного падежа, Уинстон спросил, зачем нужен этот падеж. Наставник ответил: этот падеж нужен, когда обращаешься к столу. «Но я никогда этого не делаю, сэр», — возразил мальчик. В ответ наставник пригрозил: «Если будешь дерзить, тебя сурово накажут».