Английские корни немецкого фашизма

Но если эмоции были неприемлемы (сентиментальные гуманисты «с особым удовольствием фиксируют внимание на… [возбуждающих сочувствие] подробностях мятежа рабов в Индии»[1086]), то и на рассудок вскоре перестали рассчитывать — так как оказалось, что с его помощью невозможно противостоять ни социальной критике, ни критике империализма. Теперь для существующего положения оставалась лишь одна защита — «инстинкт». «Предрассудки, основанные не на разуме, а на инстинкте… имеют глубокие корни и… вероятно, являются здоровыми», — заявлял Картхилл. Ведь «расовая память» инстинктивна, «расовая память… указывает путь к надежности». Картхилл, как до него Хьюстон Стюарт Чемберлен, а после — Гитлер, считал, что инстинктивное не может быть опровергнуто разумом.[1087] Уже сама его враждебность к просвещению и гуманизму как бы являлась рекомендацией «думать кровью» ради сохранения Индии для Англии. Ведь «инстинкт… был приобретен в результате выживания самых способных представителей расы… он незаменим для обеспечения безопасности… расового единства».[1088]

«Реакция здорового сообщества» нашла свое выражение в следующем заявлении расиста Роберта Нокса, которое он сделал после «мятежа» индийцев: «Если мы собираемся сохранить за собой наши тропические территории, то единственный выход — оставаться воинственными хозяевами, повелевающими рабами-туземцами; и при этом мы всегда должны жить в страхе ужасной мести с их стороны… И тогда все… человеколюбие и… братство… которое сбивает нас с истинного пути и оставляет безоружными, будет сразу же отвергнуто».

Даже в 1938 г. «мы брали с собой в церковь по воскресеньям ружья и патроны — на случай, если индийские части вдруг восстанут, как это сделали стрелки шестидесятого [полка]… 10 мая 1857 г.», — говорится в воспоминаниях одного англичанина, писавшего о последних временах британского колониального господства, временах его упадка.[1089] Эти воспоминания свидетельствуют о том, что колониальные англичане до конца сохранили страх, свойственный английской буржуазии викторианского времени, страх перед взрывом недовольства масс, которые разрушат установленный порядок и конфискуют их собственность. Таким образом, для англичан массы являлись естественными врагами и нужно было быть готовыми в любой момент подавить их. Всеобщее избирательное право, в конечном счете, даже у либералов вроде Маколея вызывало «содрогание и отвращение», поскольку оно считалось «несовместимым с собственностью — а… потому и с самой цивилизацией». «Первое, на что демократия употребит приобретенную политическую власть, — ограбит каждого… на ком есть приличный сюртук».[1090]

Как представитель колониальных англичан в Индии Картхилл выражал ужас перед «неким подобием недочеловеков», ужас перед «социальными париями», объяснявшийся тем, что «рядом живет низшая и покоренная, но выжившая, не истребленная раса» — или же раса, являющаяся негативным «последствием… естественного отбора».[1091]«Для тех, кто не может соответствовать все более высоким требованиям, остается лишь судьба парии. Таким образом, народ бездны… становится все многочисленней по сравнению с населением Запада. Сам по себе народ бездны абсолютно неспособен сокрушить социальный порядок… Пария находит себе вождей среди людей здорового племени».[1092]«В каждом человеке еще живет обезьяна. Она сожалеет о потере хвоста и тоскует по своему дому в кронах деревьев. А история цивилизации — это история постепенного подавления обезьяны, и поскольку обезьяна еще живет в самых лучших и благородных из нас, цивилизация так и не смогла одержать полной победы».[1093]