Английский бульвар. Тверской бульвар

– Отцепись! – огрызнулась она хриплым голосом. – Сам все знаешь. Не нужно на меня давить. У меня ведь двое ребят. Дочь и сын. Им уже по одиннадцати. Как я тебе сдам моего «поставщика»? Они же всю мою семью вырежут. И об этом ты тоже знаешь. А если даже не вырежут, то просто махнут на меня рукой. И я не знаю, что страшнее. И ты, прокурор, не знаешь. Как мне заработать деньги на моих детей? Откуда мне их взять? Пойти на панель? Мне уже под сорок, не возьмут, скажут – старая. Мужа у меня нет, а любовника я сама содержу. Вот теперь и скажи мне, прокурор, если ты такой умный, что мне делать? Откуда мне деньги взять, чтобы в твоей Москве прожить, детей накормить и самой с голоду не умереть? Тогда давай устрой меня на работу, вспомни, что до девяносто первого года я была профессиональной машинисткой. Работала на заводе, который давно закрыли и растащили по частям. Еще вспомни, что я к одному бизнесмену попала, который меня заставлял оральным сексом заниматься не только с ним, но и с его друзьями, пока я ему однажды по морде не дала. Вспомни, как в девяносто восьмом все мои деньги пропали. И я одна сидела с двумя маленькими детьми. Муж-стервец сбежал. Детям тогда было только по четыре годика. И они, маленькие, кушать хотели. А все мои деньги в банке пропали. Я тогда как раз свою квартиру продала, дура набитая, и все деньги в наш родимый банк по соседству отнесла. Кто мне тогда помогал? Где я могла деньги достать? Я на вашей прокуратуре не видела надписи «помощь всем нуждающимся». И на вашей хреновой милиции тоже табличек об оказании помощи не видела. Что же вы банкиров этих не ловили, которые у нас деньги украли? Почему не кричали «караул», когда завод, на котором я работала, по частям продавали? А главного инженера просто в подъезде убили. И до сих пор убийцу не нашли, следователи вы дерьмовые. Извини, что ругаюсь, довел уже. Меня за эти годы знаешь сколько раз в милицию привозили? Я тебе скажу. Шесть раз. И каждый раз все одно и то же. Бьют и насилуют. Насилуют и бьют. А я каждый раз терплю. Раз насилуют и бьют, значит, денег возьмут меньше. В последнее время стали бить злее и денег больше берут. И каждый раз меня отпускают домой. Ты этого не знал, прокурор? Теперь будешь знать. И не говори мне про детей, я сама мать и знаю, какая эта зараза. Только я своих от нее берегу. Вот так же и каждая мать должна своих беречь от этой гадости. От меня беречь, от моих ребят-помощников, от моих поставщиков. Держаться за своих детей, каждый день проверять их карманы, каждый день с детьми беседовать. А иначе и правда получишь наркомана, который перейдет на героин. И ты его уже не сможешь спасти. Поэтому ты меня не пугай, прокурор. У меня своя жизнь, у тебя – своя. И нам друг друга никогда не понять.

Пока она говорила, я с трудом сдерживалась. Честное слово, мне было ужасно стыдно. И за то, что я такая благополучная. И за то, что у меня в семье все нормально. И через такие испытания я не проходила. И работа у меня прекрасная. И зарплата. И даже босс мой такой замечательный. Несчастная женщина! Через какие же испытания ей пришлось пройти?! Я ее, конечно, ненавижу, но с другой стороны… Ой, не знаю. Не смогла бы я работать прокурором. Чтобы другого человека обвинить, нужно огромным мужеством обладать, быть бесконечно уверенным в своей правоте, в своей справедливости. У меня такой убежденности никогда не будет. По существу, каждый прокурор берет на себя чудовищную ответственность, обвиняя другого человека, не исследовав досконально его жизнь и судьбу. И каждый судья, вынося решение, тоже берет на себя немного функции Бога, определяя, жить человеку или не жить, или как ему жить в ближайшие годы. Можно одним неправильным обвинением, одним несправедливым приговором сломать жизнь не только какому-то человеку, но и всей его семье. Все-таки хорошая у меня профессия. Я должна людей защищать – вот это мое призвание.

Игнатьев молчал. Потом посмотрел на Сердюкова. Мрачно так посмотрел.

– Она правду говорит?

– В прошлый раз Хавренко свидетелем проходила, – угрюмо пояснил майор. – Никто ее не бил и не насиловал.

– Как же не насиловал! – ухмыльнулась женщина. – Ваш подполковник в своем кабинете и насиловал. Начальник вашего отдела.

Денис Александрович поморщился. Потом вдруг приказал:

– Напишешь заявление на мое имя. Мы с этого подполковника погоны снимем, это я тебе обещаю.

Сердюков отвернулся, ничего не сказав.

– Ты ничего доказать не сможешь, – отозвалась Хавренко, – и лучше не делай ничего такого. Только врагов наживешь. Мне и себе. Тебе они ничего сделать не смогут. А я женщина беззащитная. Сам знаешь, кому поверят – наркоторговке или офицеру.

– Ты напиши, а я все сам проверю, – угрюмо повторил Игнатьев. – Виноват – накажем, и не потому, что он такое тебе устроил. Знаешь, в чем он виноват? Он тебя отпускать не должен был. Если бы не отпустил, может, эти ребята и не погибли бы. Вот поэтому я тебе и говорю, чтобы ты написала. Твое дело я сам буду контролировать. Но детей мы у тебя все равно отнимем и родительских прав лишим. Извини. Иначе не получится.