— Да, — подал голос Эндрю, — это я. Что же вы, входите! Боюсь, что не могу предложить вам ничего, кроме вот этого стула. Должен сознаться, что запамятовал ваше имя. У меня неважная память на имена.
— Абониту. Вы говорили, что станете называть меня Або. — Гость улыбнулся. — Я только потом узнал, что так кличут австралийских аборигенов.
— Теперь помню. Несколько рюмок виски и бутылка бургундского.
— Бордо, — уточнил Абониту. — «Латур».
— У вас отличная память, — восхищенно произнес Эндрю. — Просто я обычно пил бургундское.
— А в тот раз нам порекомендовали именно эту марку. Я хорошо помню этот вечер. Хотите выпить сейчас?
— В последне время я как-то воздерживаюсь от спиртного.
— Прошу вас! Мне надо с вами поговорить. Разговор пойдет лучше, если у нас будет, что выпить.
— Спасибо, — решился Эндрю. — Только чтобы место было не слишком шикарным. У меня неподходящий вид для порядочного бара.
— Я позабочусь об этом, — пообещал Абониту.
Выйдя на свет, они почти не разговаривали. Такси довезло их до бара на набережной. Это было новое заведение с окошками в форме иллюминаторов, интимным освещением и толстым ковром на полу. В холле молоденькая итальянка сняла с них обувь и предложила взамен расшитые золотой тесьмой небесно-голубые тапочки.
— У них остался шотландский виски, — сообщил Абониту. — Составите мне компанию?
— С радостью, — ответил Эндрю.
Они уселись в алькове. Абониту поднял рюмку.
— За вас, Эндрю! — провозгласил он. — За ваши будущие успехи!
— Да. И за ваши!
— Вам они нужнее. — Нигериец улыбнулся. — Я видел ваше интервью на студийном просмотре.
— Я так и подумал, что ваш визит связан с моим появлением на телеэкране. — Эндрю пригубил виски, ощущая на языке знакомое, но основательно забытое пощипывание. — Весьма вам благодарен.
— Дружище, я не поверил своим глазам! — Абониту не смог сдержать смеха. — Чтобы Эндрю Лидон покупал обезьяний член у торговца амулетами!
— Так вот что это было? А они утверждали, что эта вещь приносит счастье…
— Наверное, так оно и есть — в каком-то смысле. — Лицо Абониту обрело свойственное ему выражение заинтересованности и одновременно важности. — Не беспокойтесь, Эндрю. На экран это не попадет. Я начисто вырезал эпизод с вами.
Эндрю пожал плечами.
— Я не стал бы возражать, чтобы он пошел. Теперь, видимо, придется вернуть фунт? Боюсь, он почти полностью растранжирен.
— Эндрю, я весьма опечален, что вы дошли до такого состояния. Поверьте, я говорю правду. Когда я увидел ваше лицо на экране монитора, мне очень захотелось разыскать вас, но одновременно я чувствовал смущение, ибо боялся, что приведу в смущение вас. С этим все ясно?
— Более-менее. Однако вам не следовало волноваться. Смущаться может только тот, кому еще удается держаться на поверхности.
— Я, к примеру? Думаю, вы совершенно правы. Тот вечер, когда вы угостили меня ужином, — для вас, возможно, малозначительный эпизод, для меня же это было необыкновенно важно. Чтобы так запросто отужинать в клубе на Пэлл-Мэлл… Раньше я только читал о такой жизни, вы понимаете меня… Это было чудесно, Эндрю! Я попытался выразить это в своем письме из Африки, но, возможно, не добился цели.
— Я не ответил на ваше письмо. Извините.
— Вам помешали дела. Теперь насчет смущения. В каком-то смысле я был доволен, когда увидел, как низко вы пали. Я достаточно откровенен с вами?
— Даже очень.
— И одновременно мне было неудобно за вас — так оно и есть до сих пор. Мне хотелось бы оказать вам помощь. Вас это не оскорбит?
— Положите денежки на стол, — посоветовал Эндрю, — и отвернитесь. Я тихонько улизну.
Абониту поморщился.
— Мне не до шуток. Вам хотелось бы снова работать на телевидении, уже здесь, в Лагосе?
— «Белых просят не обращаться». Где я только это не слышал! Но я все равно ходил на студию. Там мне это доходчиво растолковали.
— Мой дядя, — спокойно пояснил Абониту, — председатель Совета по телевещанию. Его зовут Оба Мекани Натела. Благодаря ему я стал продюсером. Мне нужен ассистент. Я могу выбрать любого, кто мне понравится.
— Не возникнет ли у вас затруднений, если ваш выбор падет на белого?
— Нигерийцы не имеют ничего против белых, пока их не слишком много и они знают свое место. Вам, наверное, приходилось слышать кое-что из этой оперы?
— Кое-что, — кивнул Эндрю.
— Простите меня. Не следовало так говорить.
— Лучше говорите, Або. Я и бровью не поведу. Вы делаете мне серьезное предложение?
— Совершенно серьезное.
— Принято. — Эндрю протянул через стол руку, и нигериец горячо пожал ее. — Я не стану усугублять ваше смущение, вдаваясь в детали испытываемой мной благодарности.
— Вот и не надо, — поспешно заверил Абониту. — Лучше выпьем еще по одной, чтобы отпраздновать наше будущее сотрудничество.
— Он прищелкнул языком, и рядом вырос официант, ожидающий распоряжений. — Снова двойной «скотч». В последний раз вы дали нам не «Хейг».
— Простите, сэр. «Хейга» больше не осталось.
Абониту пожал плечами.