Английский путь

Это же янки превратили Таиланд в открытую лавочку. Манго, приятель Гарри, был в Петтайе; он рассказывал, что многими барами там заправляют бывшие американские солдаты. Во время войны во Вьетнаме они останавливались отдыхать в Петтайе, и решили обосноваться там насовсем. Туристы разбавляют общество солдат и рабочих из Персидского Залива. Когда война в Заливе кончилась, в Петтайе началось то, что местные называют «матерью вселенского похмелья». После бомбежек началась секс-революция. Манго рассказывал, что это стремное место, где кругом одни стрип-бары, секс-клубы, порносалоны и так далее. Гарри представил, что детям приходится делать, чтобы заработать на горсть риса, и ему стало жаль Ники.

Ему стало не по себе, когда он подумал, как ей приходится следить за собой, чтобы избежать СПИДа. Она сказала, что вполне здорова, и он верил ей, но все равно был осторожен. Это же химическая война, яд в кровеносном русле. Теперь не нужны никакие вторжения и удары с воздуха, достаточно просто отправить на отдых туристов и жирных пидоров, и дело сделано. Заразить их и сделать таких девчонок, как Ники, чем-то вроде канализационного фильтра. Гарри поднялся и взял новую бутылку. Нужно выкинуть эту бабу из головы и просто радоваться жизни. Что с ним такое? Ведь он — часть Экспедиционного Корпуса, и пленные им не нужны

— Я сидел за столом, но не слушал, о чем говорили. Я думал о Европе и о том, как действовали англичане. Я уверен, что в сравнении с немцами и русскими мы были лучше и справедливее. Я сидел между Эдди и Барри. Эти двое и Тед — хорошие, достойные люди. У каждого из них своя жизнь. То же самое — у меня и Дэйва Хорнинга. Я думал о тех, кого убил, потому что сейчас это было необходимо. Я вспомнил все, что мы делали, и это помогло. Дэйв Хорнинг — это Манглер, и он был со мной в Нормандии. В том же катере, и он должен был видеть то же дерьмо и слышать те же стоны. Не знаю, запомнил ли он все таким же, каким запомнил я. То, что есть У меня — это моя версия, а если я чему-то и научился, то как раз тому, что история постоянно меняется. Это зависит не от субъективного восприятия, потому что все мы были там. Надеюсь, со мной этого не произошло. Но иногда и я сомневаюсь. Я сделал все, чтобы сохранить воспоминания предельно ясными, но это не всегда возможно. Детали начали стираться. Я думаю о мальчике, последнем убитом мною немце. Я убил его выстрелом в голову. Он полз, пытаясь спастись, но в руке его был пистолет. Деревня лежала в руинах, и кругом валялись трупы. Я не хотел умереть совсем рядом с победой. Больше того, наверное, я мог просто выбить у него оружие. Но изменило бы это что-нибудь? Сейчас трудно думать обо всем этом; интересно, каким все помнит Манглер. Я помню, как он пытался кастрировать немецкого солдата штыком. Я помню еще кое-что, чего я не хотел бы помнить. Была война, и каждый мог делать, что хотел. Я знаю, что сделал Манглер в той деревне. Я помню ту женщину в разорванной одежде и всю в синяках. Помню безумные глаза Манглера и его самого. Я думаю, остался ли он таким же сумасшедшим. Враги тогда стали стрелять чаще. Та женщина еще вполне может быть жива сегодня, хотя ей должно быть очень много лет. Мы все как бы оцепенели на мгновение. Я выругался и спросил, какого черта он делает. Я мог бы выстрелить в Манглера, но у меня были другие враги. Мы продолжали сражаться. Интересно, видел ли он, как я убил того мальчика; хотя я знаю, что он не видел. Это только предположение. Манглер повсюду причинял неприятности. Я думаю о той женщине, и я вспоминаю свою жену, которую насиловали в концлагере. Я ненавижу насильников. Я не злой человек, но я ненавижу Манглера. Я не видел, что он изнасиловал ее, но я уверен, что он сделал это. Хотя не на сто процентов. Я не хочу быть христианским моралистом, потому что если такие вещи возможны, то Бога нет. Я молился в катере, но как теперь я могу верить в Бога? То, что Манглер мог изнасиловать ее, достаточно плохо, но я не хочу, чтобы он знал о мальчике. Германия лежала в руинах, как и вся Европа. Мы были самыми настоящими монстрами. Потом будет музыка, флаги и медали, за которыми спрячут безумие и которыми все оправдают. Я снова вспоминаю того ребенка, и сомнения исчезают. Это была борьба за выживание — я или он. И это был всего-навсего выстрел — выстрел, убивший вражеского солдата.