Английский раб султана

— Сейчас поскачем далее, но ты должен решить, что тебе делать: открываю перед тобой такие три возможности. Первая — стать под мои знамена и расквитаться с турками. Ни почестей, ни славы, ни денег, ни даже долгой жизни я тебе не обещаю, но это будет славное гулянье. О нас века спустя будет слагать песни греческий народ, который, я верю, выстоит, все перенесет, не потеряет себя, обратившись в потурченцев. Так уже славят одну крестьянскую девушку, красу и славу Понта, возглавившую оборону горного замка Кордили от турок!

Лео тоже поднялся и теперь готовился услышать о второй возможности.

— Вторая… — Афанасий старался не использовать свое красноречие, чтобы склонить собеседника к выбору первой, но получалось помимо воли: — Вторая — отправиться вместе со мной, а там попасть с верными людьми в Грузию. Это христианское православное царство, и оттуда уже долгим, кружным путем, может быть, даже через Русь, ты проберешься к себе в Англию. Можно рискнуть и Черным морем попасть хотя бы в генуэзскую Каффу, но это море, по сути своей, стало султановым прудом, поэтому такое путешествие рискованно. Лучше наземным путем, но если хочешь, я дам тебе несколько провожатых, поедете к реке Гёксу, и она, слившись с рекою Сейхан, приведет вас к морскому побережью недалеко от Тарса, который, слава Богу, еще не подчинен Мехмеду. Оттуда прямиком до кипрского мыса Святого Андрея всего ничего, наймешь каик… Конечно, могут напасть, но три-четыре конника — это не одиночка, так что, полагаю, спокойно домчитесь. Если не ошибешься с моряками и если тебя не перехватят пираты на побережье или в море, то вот ты и на Кипре. Время у тебя еще есть, до послезавтрашнего утра, так что — думай.

Лео не стал медлить с ответом. Лорда Байрона, отдавшего жизнь за независимость Греции в девятнадцатом веке, из него не вышло.

— Спасибо тебе, отец, за доверие, и прости, что обману твои ожидания. Конечно, то, что ты предлагаешь, меня прельщает. Я б с удовольствием порассек десятки османских годов, и опасность — даже безнадежность — дела меня не страшит. Но я хочу узнать, что с любимой женщиной, и, конечно, зарезать пару мерзавцев в Англии — новоявленного аббата и его приспешника, я рассказывал тебе. Дело нехристианское, но простить такое я тоже не могу. Я — не герой, я простой воин, грешный человек с грешными помыслами и желаниями.

Юноша потупился, а затем, снова посмотрев на собеседника, продолжал:

— Мне, право, стыдно отвечать отказом на твое великодушное предложение. И стыдно не потому, что ты мне помог, а я отказываюсь помочь тебе. Просто ты слишком хорошо подумал обо мне, приписал мне такое благородство, которого я недостоин.

Лео Торнвилль хотел на этом закончить речь, но тут ему пришло в голову еще одно соображение:

— Не дай Бог тебе подумать, что я делаю это из-за того, что вы по-иному славите Бога или что я испытываю к вам нечто вроде презрения. Не дай Бог, повторяю. Я преклоняюсь перед гением греков — дядя обучал меня на произведениях ваших древних поэтов и философов. Я видел остатки вашего искусства на Кипре и здесь, в Малой Азии… Греческие женщины волнующе прекрасны! Наконец, я верю, что негасимый дух свободы, который я увидел в тебе, победит, и земля греков скинет ненавистное иго турок… Но мне не будет места в вашей истории. Бог, конечно, лучше знает, но я… Я поворачиваю бег своей судьбы назад.

Афанасий вздохнул с искренним сожалением, потом изрек:

— Я так и думал, хотя сердцем мечтал об ином. Что ж, я не в праве чего-то требовать от тебя, я лишь уважаю любое твое решение и в меру сил помогу тебе, как и сказал.

Лео запротестовал:

— Ничего мне не надо — ни сопровождающих, ни денег. Подскажешь просто, какой реки держаться, а коня я отдам за перевоз — вот и ладно. Все одно я всегда буду тебе благодарен и сохраню память о греческом герое.

— Не возвеличивай грешника, юноша, не надо. Но и от помощи не отказывайся. Я хочу думать, что действительно помог тебе, и я должен быть уверен, что ты избежишь всех неприятностей. Давай немного перекусим сыром, еще малость отдохнем да и поскачем дальше — время не ждет!

И немного подкрепившись, взволнованный разговором старик-грек спел Лео три горьких песни о падении понтийских крепостей, сочиненных многострадальными эллинами[56], а Торнвилль, слушая его, почувствовал, что и вправду народ жив, пока дух его не побежден.

— Взятие Трапезунда, — объявил Афанасий и начал петь: