Английский раб султана

Птица, прекрасная птица вылетела из Города (Трапезунда)
и не осталась жить ни в виноградниках, ни в садах,
а полетела в крепость Или и осталась там.
Она встряхнула одним из своих крыльев, запачканным кровью,
И встряхнула другим, под которым была исписанная бумага.
Когда ее прочли — зарыдали и били себя в грудь.
"Горе нам! Горе нам! Ромейская держава завоевана,
храмы скорбят, монастыри обливаются слезами,
и святой Иоанн Златоуст плачет в скорби".
— Не плачь, мой святой Иоанн, и не скорби!
— Но держава ромеев завоевана, державы ромеев больше нет!
— Если и нет более державы ромеев, она все равно расцветет и
принесет иные плоды.

Старик ненадолго замолчал, а затем снова объявил:

— Взятие Палеокастро, — и запел:

Крепость, крепость Палеокастро, издревле построенная,
такая великая и могущественная, как же тебя взяли?
У тебя коварный страж, правитель трусливый —
этот пес Марфас сдал крепость.

И снова замолчал старик, а затем снова возгласил:

— Взятие Кордили.

Это была песня о крестьянской девушке, возглавившей оборону горного замка Кордили от турок. Об этой гречанке Афанасий недавно упоминал, уговаривая Лео биться против турок:

Злой турок пришел расположиться лагерем в нашей стране,
долины полны турок, а горы — воинов.
"Добро пожаловать, турчонок! Куда ты пришел?
Если ты пришел поесть и попить, я тебя накормлю и напою.
А если ты пришел стать моим кумом — я с удовольствием согласна.
Но если ты пришел на бой — сразимся!
Обнажай мечи из ножен — я выставлю копья.
Расставляй в линию янычар — я против них выставлю девушек!"
Выйдя, она убила тысячу, а войдя — две тысячи.
И ходя так взад-вперед, свою кофту расстегнула,
чтоб видели ее золотые яблоки, укрытые под льняной материей.
И янычарская собака издала пронзительный крик:
"Это против женщины мы сражаемся,
это женщина на нас нападает!
Это меч женщины отрубает головы удальцам!"

На последних словах Афанасий зарыдал, а вскоре два всадника вновь поскакали в ночной тьме, скрытые покровом южной ночи…

Через день они сердечно расстались — их встретил отряд конных повстанцев численностью десятка в два, и бывший священник отправился поднимать восстание в Трапезунде, а Лео, в сопровождении трех греческих всадников, начал путь к Средиземному морю.

Ближайшее будущее покажет, что выбор Лео, вероятно, был ошибкой, однако в исторической перспективе Богу все равно было виднее, куда приспособить мятежного англичанина, внесшего свою лепту в дело, не менее героическое, нежели то, что предлагал ему Афанасий — но не будем забегать вперед.

Пока что юношу, полного надежд, оставили на берегу конные повстанцы. Он договорился с местным греком, владельцем каика, о переправе на Кипр. Оплатить проезд Торнвилль собирался за счет коня и серебреников, переданных ему по распоряжению Афанасия.

В ожидании отплытия оставалось мирно почивать в хижине каиковладельца. Заснуть помог и услужливо переданный греком кувшин вина.

О, сколь долго Лео не припадал губами к заветной рубиновой влаге!.. Забыл, бедолага, предупреждение бывшего священника! Ибо, пока он отдыхал, грек послал за местными исправителями и блюстителями общественного порядка с доносом о подозрительном франке, стремящемся на Кипр.

Иудушка получил не только коня и деньги Лео, но и крохотную, но все равно милую мелочной его душонке премию от представителей местного бея за бдительность и проявленное верноподданничество.