Английский раб султана

Карой за уничтоженное счастье могла быть только смерть, и старый миролюбивый "углосед" решился все сделать сам. Он, за всю жизнь и мухи не обидевший и не убивший, даже спасавший пауков от неминуемой расправы уборщиков, приготовился отомстить как мужчина, не прибегая ни к услугам закона, ни наемных убийц, ни яда.

— Завтра, — сказал он Ибрагиму после последнего намаза, — мы с тобой поговорим об одном деле, которое может оказаться не без выгоды и счастья для тебя… Ты как-то уже заговаривал об этом, но я был не готов, да и потом этот франк отнял у меня мой ум… Понимаешь, о чем я?

— Подозреваю, что о Шекер-Мемели… Смею ли я надеяться?..

— Да. Именно.

— О! — Ибрагим стал на колени и положил на свою обритую голову сухую ладонь улема.

— Не стоит благодарностей. Так будет лучше всем. А теперь я попрошу: помоги мне отнести мои книги на башню. Сегодня я буду наблюдать планету Кейван.

Здесь улем сделал зловещую аллюзию, вряд ли понятную Ибрагиму: планета Кейван — Сатурн — и в европейской, и в восточной астрологии является планетой, обозначающей грядущие бедствия людям, зачастую — смерть. Еще у римлян старик Сатурн обозначал смерть и изображался с косой, безжалостно скашивающей род людской — символом, перешедшим на всем известный скелет в саване.

Ибрагим меж тем с готовностью согласился помочь отнести на башню все нужное. Улем указал на довольно большую кипу книг, свертков и свитков — действительно, старцу не поднять!

Не спеша двое мужчин стали подниматься наверх по винтовой лестнице башни и вышли наконец на наблюдательную площадку. Их обдувал холодный ночной ветер, над ними яркими лампами горели большие звезды.

Богослов вздохнул и медленно продекламировал стихи Хайяма:

От бездны мрачного Надира до кульминации Кейвана
Я разрешил загадки мира, трудясь над ними неустанно.
Труднейшие узлы вселенной распутал я проникновенно,
И лишь узла простого — смерти — не развязал я, —
вот что странно[91]

.

— Ты это к чему, уважаемый Гиязеддин?

— К тому, что чернила ученого столь же достойны уважения, как и кровь мученика… И Аллах простит мне, да и кровь твоя на твоей же голове. За мое горе и горе Шекер-Мемели!

Старик вложил в свой быстрый, неожиданный и единственный удар всю нечеловеческую силу горя и ненависти. Не дав врагу опомниться и даже бросить книги, Гиязеддин сбросил Ибрагима с башни.

Все! Он совершил свое дело. Отомстил. И даже произнес приговор в лицо. Он не может погубить свою душу убийством этого скорпиона. Аллах простит. А с точки зрения человеческого закона никакого убийства и не было. Оскользнулся человек, упал — даже вместе с книгами. Разве так не бывает?

Мгновенно обессилев, улем неуверенной поступью спустился с башни и крикнул:

— Беда, правоверные! Мой верный Ибрагим упал с башни! Бедный Ибрагим!

Гиязеддин подошел к бездыханному телу и на всякий случай взглянул на лысую голову турка, бессильно висевшую на сломанной шее и лопнувшую от удара о землю, словно спелый арбуз.

Налетели разбуженные слуги, зашевелились вокруг трупа, а улем, горестно воздевая руки к небу и восклицая что-то малосмысленное, незаметно исчез в гареме. Зареванная Шекер-Мемели выскочила к нему, спросила:

— Что за шум, отец? Что случилось?

Старик опустился перед ней на колени и тихо сказал:

— Я не в силах исправить зло, которое причинил тебе и мне Ибрагим. Но покарать злодея я смог — скинул его с башни… Для всех он сам упал. Это все, что я могу для тебя сделать. Как мне покарать себя за глупость, из-за которой Арслан покинул нас, я не знаю.

— Ты и без того страшно наказан. — Ханум опустилась на колени рядом с ним, обняла и заплакала.

— Не чувствую, что это достаточно.

— Не говори так! Ведь мы можем попытаться разыскать Арслана?

Улем посмотрел в ее прекрасные глаза. Казалось, Шекер-Мемели воскресила его:

— Да, огненноокая! Это сложно, но мы попробуем, клянусь Аллахом! И когда мы найдем и спасем его, он вернется в наш дом, и вы будете жить вместе, и я не буду спрашивать его, какой он веры. Вы с ним будете счастливы, но иногда ты будешь отпускать его и к старому дурню — мы ведь не доделали наш планетарий… Утром я начну поиски!

И родственники, обнявшись, зарыдали от облегчения, которое они сами себе сочинили, словно в плохом индийском фильме.

Заканчивалось лето 1476 года.

14

Поскольку описание злоключений Торнвилля становится не только цикличным, но и однообразным, будем кратки в дальнейшем изложении. Да, он снова попал в худшее положение изо всех, в коих пребывал доселе: к зиме его угораздило попасть в Константинополь, на постройку нового султанова дворца, известного еще и доныне как Топкапы.

Там никто уже не улещивал никакими благами за переход в ислам. Оставалось только безропотно работать во славу Аллаха и великого падишаха и получать свою порцию архижидкой похлебки, лепешку из прогорклого зерна да изредка — плошку разбавленной бузы.