Англоязычная (европейская и американская) литература. Краткий обзор

В этом, наверное, и суть книги, основная ее идея, показать полет человеческой души несмотря на агентов, чипы, сыщиков, машины и звездные войны.

Итак, действие продолжается, и разговор теперь идет о пианисте Адаме. О том юноше, который так поддается влиянию женщин. Он рассказывает о своей первой встречи с Лилей:

«Я описываю тебе самую притягательную женщину, которую я когда-либо видел; возможно, тебе нужно добавить что-то от себя, чтобы расшифровать это, – то, что я говорю, самое большее – нотная запись, мертвая, молчащая, если ты ее не сыграешь. Действительно, в желании, которое она возбуждала, физическая красота, красота в традиционном понимании, не играла определяющей роли, но у тебя, кстати, нет ощущения, что классическая красота холодна? Она существует для созерцания, в нее невозможно войти, она не нуждается в тебе. Ты, надеюсь, знаешь, что величайшее исполнение ля-мажорного полонеза Рубинштейном, вершина мировой пианистики, полно помарок? Старик просто-напросто не попадал по клавишам, ему уже было, наверно, лет восемьдесят, но кто знает, не потому ли это и производит такое ошеломляющее впечатление. Невероятное. Совершенство, понимаешь, тебе безразлично. Совершенство, оно как бы бесчеловечно. А она стояла передо мной на этой террасе, теплая, благоуханная, ей могло быть и семнадцать, и тридцать семь, и, знаешь, голос у нее был чуть хрипловатый. Да, в нем была отчетливая хрипотца, как бы чуть дребезжащий голос, и этот голос вдруг – ни с того ни с сего – произносит: «Ты самый возбуждающий мужчина из всех, кого я знаю», – и это в общем-то могло быть иронией, но, знаешь, – характерная деталь – я тогда об этом даже не подумал, – после чего она внезапно поставила бокал и спустилась в сад, а я остался стоять как дурак, горло у меня перехватило, ты можешь смеяться, я понимаю, что двадцатипятилетний девственник, специалист по перебиранию пальцами по клавишам – фигура изрядно комическая, да, именно так я это ощущал: раз уж, услыхав такие слова, я не способен ее задержать, значит…»

В общем-то, на лицо невероятность такой встречи, и одновременно ее осуществимость. Осуществляемость. Мир мечты в реальной жизни. Не идеал, а его конкретная воплощение… Читатель и герой не ожидают, что будет новая встреча. Но она снова и снова возможна:

«По дороге он купил Лиле букетик фрезий, и, когда она отворила ему дверь, в прихожей сперва появились фрезии, а потом уже он сам. Она взяла цветы, сказала: «Какие красивые!» – но даже не взглянула на них, а смотрела только на него. На ней были черные обтягивающие брючки и черная облегающая блузка с длинным и глубоким декольте, не оставлявшим и тени сомнения в том, что лифчика она не носит. И опять, как вчера, он ощутил распространяющуюся между плечами и желудком судорогу мышц, острое желание прижать ее к себе, почувствовать ладонями ее плечи, проследовать губами туда, к соскам, пухло вырисовывающимся под черной тканью, но он только совершенно бессмысленно произнес: «Это тебе», – как будто и так не было ясно, кому он принес цветы, и после молча стоял, глотая слюну, мальчишка-переросток».

И снова, и снова, до полного обморока радость от ее появления, ее присутствия, осуществления всего того, что, казалось (это читатель интуитивно понимает) совершенно невозможным. Лиля говорит ему такие вещи, которые, наверное, каждый мужчина (вот такой вот музыкант!) может только помыслить хотя бы раз в жизни услышать:

«– А вот я бы хотела, – произнесла она ясным, чистым голосом, словно начиная читать с красной строки, – пережить любовь, но безграничную, такую, чтобы до самого конца».

«Чтобы весь мир исчез, чтобы все было не в счет, кроме одного-единственного человека».

А далее следуют слова уже совсем другого содержания, повествующие как раз об обратном. Не об исключительной роли человека, а о совершенной взаимозаменяемости одного человека другим.

Женщина продолжает:

«До сих пор вся моя жизнь полна совершенно противоположным опытом, что люди взаимозаменяемы, что, в сущности, безразлично, с кем ты; иногда мы себя уверяем, что виновата в этом коммуна, но нет, это согласие сидит внутри нас, – глаза ее гневно потемнели, она сжала кулак, – каждый оберегает лишь собственную исключительность, и потому другой человек становится абстрактным понятием, неважно, кто он, этот другой или другая, главное, он – не-я. Подозреваю, что даже тебе, когда ты играешь для публики, в сущности, безразлично, кто тебя слушает, лишь бы слушали, лишь бы ты не был в одиночестве».

И, вот, снова, еще более эксплицитно выражена главная тема. Насколько для человека, который любит, существует человек Другой? Другой есть субъект, или объект? Важен ли другой человек, как он есть, или он лишь зеркало, зеркальное отражение того, что хочется в нем увидеть? Детская любовь в ее дивном исполнении, в ее апогее. Стадия зеркала и радость узнавания. Чего? Мечты, то есть своего нарциссического отражения?

– Я хотела бы сделать с тобой что-нибудь такое, чтобы ты не мог жить без меня.