Аня

— А что ты думал? Что я, как собачка, буду бегать за тобой по первому зову? Захотел — приласкал, захотел — дал пинка.

— Опять ты начинаешь. Я не могу все время посвятить тебе. У меня есть работа, друзья, мама, обязанности, наконец.

— Только меня нет…

— Прекрати. Прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь.

— Я тебе верила. Думала — мы всегда будем вместе. А оказалось — я одна. И дома, и с тобой. Сто лет одиночества…

— Какие еще сто лет? Мы всего полгода знакомы. Вечно ты все преувеличиваешь, — недовольно поморщился Максим.

Не понимает. Он ничего не понимает. С Белкиным слова летали, как шарики пинг-понга. Аня подала, Белкин отбил. Ему ничего не надо было объяснять, он любую подачу ловил на лету: слова, взгляды, мысли. А с Максом слова становятся квадратными, угловатыми; цепляются за выступы придуманных условностей, переваливаются с боку на бок неповоротливыми тушами, застывают, увязнув в бессмысленной трясине, и тонут с омерзительным чавканьем.

— Ань, мы с тобой взрослые люди. К чему эти разборки? Вечно вы, бабы, устроите скандал из-за пустяка.

Из-за пустяка? Прекрасно. Ребенок — пустяк. Предательство — пустяк. Мы же взрослые люди!

Машина притормозила у Аниного дома, недовольно ворчала, нетерпеливо ждала, когда надоедливая пассажирка выйдет и можно будет рвануть с места, выбраться на простор и торжествующе взреветь, празднуя свободу.

Аня взяла пострадавшего ваньку, бессильно свернувшего вялые листочки на стеклянных стеблях, и вышла. Максим опустил стекло:

— Ань, ну чего ты, в самом деле? Какие проблемы? Подумаешь, обычное житейское дело. Ну хочешь, давай поженимся, а? Только пока без пеленок. Лады?

— Пока.

Пошли, ванька, домой. Отогреешься. Расправишь листочки. Наберешь тугую силу, завьешь кудрями плети, нацепишь нежные бутоны, раскроешь лепестки…

— Цветок-то загубила! — всплеснула руками Наташа. — Ничего тебе поручить нельзя! Почему так долго?

— Гуляла…

— Это ж надо додуматься — по холоду растение таскать! — с досадой воскликнула Наташа.

— Виновата. Больше не буду.

«Я никогда в жизни не буду ругать своего ребенка. Пусть он заморозит все цветы в мире и никогда не будет мыть посуду и ходить за хлебом. Я буду ему говорить, что он самый умный, самый красивый, самый любимый… Если он когда-нибудь родится…»

— Лучше бы я сама цветок принесла, больше толку было бы!

— Отогреется…

— Отогреется? Да он же сдох!

Наташа в сердцах схватила кашпо и швырнула его в мусорное ведро.

— Ма, я найду тебе другой…

— При чем тут другой? Мне этот нужен был!

— Мам, какой-то цветок…

«…тебе дороже, чем я. А ведь я сегодня тоже умерла. Я мертвая, мама! Неужели ты ничего не видишь? Мама!»

Аня ушла в свою комнату. За дверью сердилась Наташа, выговаривая все что наболело. Ведь обидно до слез: Анну совершенно не интересует, как она живет, о чем думает, как пластается до каменной усталости. Даже о такой ерунде, как всего-навсего принести домой несчастный цветок, невозможно попросить, что уж говорить о большем?

И кто это придумал пустые слова: «Мой дом — моя крепость»? Нет никакого дома. Нет даже возможности забиться в угол и отгородиться от маминых упреков закрытой дверью. Петя захламил его своей проклятой мебелью. И что из того, что ее надо готовить к продаже и где-то собирать? Почему цех по сборке аляповато-кричащих диванов, корявых стенок, приземистых коренастых тумбочек должен непременно развернуться в Аниной комнате? Еще утром ничего не было, а сейчас тахта завалена фурнитурой, и доски захватили небольшое свободное пространство.

Разве можно в живом доме поставить жуткие угольно-мрачные гробы и украсить их гирляндами искусственных цветов, чтобы добиться окончательного сходства с похоронной конторой? Стенка собрана не полностью, только прямоугольным фундаментом, полым внутри, еще без перегородок. Удобно: можно лечь. Как раз по габаритам подходит…

…Мохнатые валики прокатывались вдоль тела, принудительно передавая его обмякшую тяжесть бесконечно долго, мерно покачиваясь. Нестерпимо хотелось выбраться из бесконечного лабиринта, но выхода не было. Коричневые душные цилиндры монотонно вращались и перекатывали тряпичную спину на желтые сферы, кружащие в бешеном темпе. Омерзительно мягкие шары выбрасывали на более устойчивые оранжевые параллелепипеды, податливо прогибающиеся, но сверху наступали на грудь тяжелыми лапами огненные пушистые монстры-кубы, мешающие дышать.

Наконец наступила пауза в изнурительном движении, и над головой блеснул шарик света, но тут же пропал, закрытый новой волной начавших неотвратимое вращение цилиндров. Ощущение полной беспомощности бессильно расслабленного тела, отданного во власть бездушных ворсистых устройств, приведенных в движение неведомым мощным механизмом, было непереносимо. Если бы кто-нибудь догадался выключить проклятый воющий двигатель, наверное, перестало бы тошнить и кружить голову на карусели. Позвать на помощь было невозможно — немые губы не повиновались, горло сковали спазмы удушья.

Свет вверху стал появляться чаще, валики замедляли движение и, наконец, остановились, выбросив тело на узкую койку.