Аня

Она решительно взялась за телефонную трубку, но набрать номер не успела. Ночную тишину разорвал звонок. Звук был неправильный. Хотя, казалось, электрический звонок всегда должен звучать одинаково, приведенный в действие касанием указательного пальца. Обычно он коротко зудел на одной низкой ноте, а теперь вначале неуверенно взвизгнул, затем ненадолго прервался, как бы набираясь сил, и, наконец, нахально громко задребезжал.

Аня на цыпочках пробежала к двери.

— Кто там? — спросила для порядка, хотя была твердо уверена, что там не таинственный кто-нибудь, а именно Леня. Причем Леня пьяный. Откуда взялась эта уверенность, она не могла бы объяснить, ведь из-за двери не доносилось ни звука, но тем не менее интуитивно ощущала прерывистое неверное дыхание и тяжесть обмякшего тела, навалившегося на косяк.

— Кто там? — повторила она.

— Открывай! — потребовал заплетающийся голос.

Леня ввалился. Качнувшись, удержал равновесие. Принялся неуверенными пальцами расстегивать насквозь мокрую куртку, а затем, перегнувшись пополам, попытался развязать неподдающиеся шнурки на ботинках, но, не справившись с ними, выпрямился.

— Да! Выпил! Захотел — и выпил! — агрессивно подтвердил он свое право и побрел, пошатываясь, в комнату, цепляясь за углы, пятная пол грязными следами. Не рассчитав, шумно рухнул на диван, уронив чашку с тумбочки.

— Тише! Ребенка разбудишь.

— А! Ребенка! — со злобным сарказмом передразнил Леня. — И чей же это ребенок? Может, скажешь все-таки?

— Ты пьян, — презрительно ответила Аня.

— Кто, я? Я вообще не пью. А вот ты… ты… Думала — все будет шито-крыто? Ничего, нашлись добрые люди. А я-то, дурак, верил!

Он с ненавистью посмотрел на жену стеклянно-мутными глазами и, неожиданно легко вскочив с дивана, рванулся к ней, схватив тонкую золотую цепочку на шее.

— Может, расскажешь, чем занималась, когда я в море был?

Аня молчала. Лишь невольно отвернула лицо в сторону, уклоняясь от тошнотворного водочного запаха.

— А! Молчишь? Нечего сказать? А как квартиру искала, чтоб от меня сбежать? А как про меня всякие гадости болтала? Этого тоже не было? А я-то дурак! Вкалывал, цацки эти проклятые тебе дарил!

Леня с силой дернул цепочку, полоснувшую жгучей болью. Он недоуменно посмотрел на блескучие обрывки, качающиеся в руке бесполезной мишурой, и швырнул их в сторону.

— Гадина! — бросил хлесткое слово и ушел в ночь.

Аня ничего не понимала. И даже, переворошив события последних месяцев, не нашла причину, по которой он внезапно взбесился на ровном месте. Наверное, кто-то что-то сказал. Но кто? И что?

Она до утра просидела в оцепенении. Шею пекло так же сильно, как и сердце. Втайне она надеялась, что ночное недоразумение развеется и со временем забудется. Но Леня не возвращался и не звонил.

Пришла Александра Ивановна и гневно выпалила: да что ж это делается, о ребенке бы подумали, ни стыда, ни совести у тебя нет, я всегда говорила, не будет с тебя толку, как волка ни корми, вечно ты себе на уме, и вот результат, теперь на алименты подашь, только для этого и замуж выходила, а Леня-то как убивается, прямо с лица спал, хорошо хоть Лариса поддерживает, мир не без добрых людей, ах ты, Сонечка моя бедненькая, сиротинушка…

Недели через две после шумного визита свекрови Аня уговорила Петра забрать ее немногочисленные вещи и, главное, книги. Петя долго отнекивался, но все-таки поехал. Вернулся злой, шумно бросил картонные ящики в прихожей, долго молчал, а потом ни с того ни с сего ворвался в детскую и заорал:

— И чтоб больше я эту проныру здесь не видел!

— Какую еще проныру? Петь, ты о чем? — растерялась Аня.

— Эту! Лариску твою! Расположилась там как хозяйка! — И, посчитав объяснение исчерпывающим, захлопнул за собой дверь.

Лариса все-таки устроила свою личную жизнь. И нужно-то было немного: собрать осколки Аниных неосторожно оброненных откровений, подкрепить их истинными фактами, прекрасно известными Леониду, и грамотно вылепить из них то, что требовалось.

Глава двадцатая Поворот

Очень не хотелось сидеть на шее у мамы и Пети, хотя они не только не собирались попрекать куском хлеба, но, напротив, обращались с ней как с хрустальной вазой, проявляя чудеса сочувствия и такта. И все же стыдно было просить денег на каждую мелочь — от колготок и шампуня до памперсов. Надо было искать заработок, несмотря на то, что Соня связала по рукам и ногам. Проще всего было дать объявление и делать инъекции на дому. Но эта затея изначально была обречена на провал. Заранее знала, что бегала бы по квартирам бесплатно.

Мыть полы в подъездах тоже не годилось — не с кем надолго оставить Соню, которая спала все меньше и меньше, требуя постоянного внимания. На руки не просилась, довольствуясь разглядыванием разноцветных погремушек, подвешенных поперек кроватки, издающих сухое дребезжание при неловких касаниях маленьких ручек. Пластмассовые шары ей быстро надоедали, и она затихала, погрузившись в созерцание глянцевых страниц, вырванных из журналов. Ухватывала бумагу цепкими пальчиками, удивленно вглядывалась в иллюстрации и самозабвенно прислушивалась к шелесту бумаги.