Аня и другие рассказы

Аня сидит молча несколько минут, облокотившись локтями на колени, потом говорит:

— Все это странно и непонятно, и мне кажется таким диким. Если бы я была мужчиной, я не могла бы любить продажную женщину…

— Да понимаете ли вы, что вы говорите! Как вы можете сравнить себя с этими женщинами!

— Да чем же я для вас лучше?

— Боже мой! Вы святая, вы героиня! Вы не верите мне, но ведь моя любовь, по вашей теории, вполне логична. Что же удивительного, что я люблю святую, героиню!

Аня вдруг рассмеялась.

Григорьев вздрагивает: он первый раз слышит смех Ани.

— Какая психологическая путаница, — говорит она задумчиво.

— Если бы вы знали, Аня, в каком кошмаре я теперь живу. У меня на руках большое дело — завод, дело общее с моими братьями; они сделали меня доверенным — я несу ответственность пред ними… а я не могу ничем заняться, ничего не могу делать, я никуда не хожу… я только люблю вас, Аня… это кошмар… бред.

— От вас зависит прекратить все это — отдайте мне бумаги.

— Никогда!

Аня пожимает плечами.

— Поймите, — снова начинает он, — я не могу жить без вас, а если я отдам вам векселя, — я не увижу вас больше… У меня их пять… и еще пять раз я могу целовать ваши губы… ваши плечи…

— Вы обещали мне больше не говорить о вашей дурацкой любви, — резко говорит Аня. — Ну отдайте мне векселя, и я разрешу вам видеть меня на улице, в театре…

Не могу, это будет еще худшая мука — пусть лучше мои пять векселей! А там хоть смерть!

— Не говорите о смерти — это самое легкое… Когда я собиралась к вам в первый раз, я поняла, что жить иногда труднее.

— Аня, не говорите этого — мне так больно.

— Если вам вправду больно, я очень рада, — спокойно говорит Аня.

— Вы очень меня ненавидите? Я вам очень противен?

— Я очень отупела за это время. Я иду к вам, как к зубному врачу: надо выдернуть зуб — ну и идешь.

Григорьев толкает стул ногой и начинает ходить из угла в угол.

— Не ходите вы, пожалуйста! — с досадой говорит Аня. — Я не люблю, когда около меня ходят, как маятник…

Молчание.

Григорьев подходит к Ане и, бросив ей на колени вексель, говорит задыхаясь:

— Вот вам шестой! Уходите — уходите скорей!

Аня быстро прячет вексель, встает и снова опускается на кресло.

— Нет, я еще посижу у вас: дома уж очень тоскливо.

Он смотрит на нее с удивлением:

— У вас дома какое-нибудь несчастье?

— Нет, слава Богу, все благополучно — только… только ужасно скучно, я этого раньше не замечала, а теперь, верно, у меня нервы размотались.

Она опускает голову на руку и опять устремляет глаза на огонь.

— Анна Романовна, могу я предложить вам чаю? Фруктов?

— Что ж, пожалуй, давайте, — равнодушно говорит она, — только, пожалуйста, здесь, у камина.

Аня вернулась поздно.

Вот если бы остальные четыре векселя получить так, как этот.

Пили чай, ели фрукты и говорили… говорили…

Странно, этот человек очень умен, много видел, и говорить с ним интересно. Он ничего не позволил себе, только поцеловал ее руку и поблагодарил «за иллюзию счастья».

Не будь этой «любви», она, пожалуй, была бы рада иметь его в числе знакомых, чтобы поговорить с ним иногда… но… но говорила ли бы она с ним так откровенно, так не стесняясь, если бы он был «только» знакомый? Конечно, нет. Многих вопросов они бы и не коснулись…

— Аня, откуда ты так поздно? Уж двенадцать часов, — слышит она голос матери.

Что же ей теперь делать? Что отвечать?

Аня совершенно не умеет лгать.

— Я ходила по папиному делу, — отвечает она, надеясь, что мать не будет дальше спрашивать.

Вот что значит всегда сидеть дома. Сестры возвращаются еще позднее, и никто их не допрашивает.

— Какие нынче дела поручает тебе отец? — спрашивает мать тревожно.

— Нужно было получить одну бумагу…

— Какую?

— Вексель, — с трудом произносит Аня.

— Но почему он тебя послал так поздно?

Надо, надо что-нибудь лгать и лгать как можно естественней!

Неужели она этого не может?

— У меня очень болит голова, мама, и я прошлась пешком… с Васильевского острова… Мама, милая, у меня очень болит голова, нет ли у тебя фенацетина? — просит Аня.

Ей бы на минуточку удалить мать, а там она справится с собой, что-нибудь придумает, а так — сразу соврать, как лгут ее сестры и брат, она не умеет.

— Почему это вздумалось отцу посылать тебя так поздно? Разве нет прислуги, рассыльного?

— Я сама вызвалась, мама; мне хотелось пройтись…

Мать смотрит на нее испытующим взглядом.

— Что за секреты у вас с отцом! — нервно пожимает она плечами.

— Право, нет никаких секретов, вот вексель, мама.

Варвара Семеновна взглядывает на вексель.

— Если это так было срочно, — раздраженно говорит она, — отчего ты не отдаешь эту бумагу отцу?

— Я не знала, что папа дома, я сейчас ему отнесу, — говорит Аня, радуясь, что может избежать дальнейшего разговора.

Бледное лицо Варвары Семеновны вспыхивает.

— Дай мне эту бумагу, я сама отдам отцу и попрошу его впредь не путать тебя в его дела.

Когда мать уходит, Аня стоит несколько минут неподвижно.

А вдруг отец соврет что-нибудь неподходящее… Да и что мама так взволновалась?

Аня решительно идет за матерью.

— Ты мог послать кого-нибудь другого? — слышит она голос матери и делает шаг, чтобы войти.