Она очень ласково улыбнулась Нэн — у нее была очень приятная улыбка. В ней можно было видеть красивую Томасину прежних лет. На этот раз Нэн все же сумела улыбнуться в ответ. Ей щипало глаза. Она
«Какая хорошая, воспитанная девчушка, — думала старая Томасина Фэр, глядя из окна вслед Нэн. — Нет у нее этого мамашиного дара бойко говорить, но, может быть, это и неплохо. Большинство теперешних детишек думают, что они сообразительные, когда на самом деле они просто дерзкие и нахальные. Поглядела я на эту малышку и вроде как помолодела».
Томасина вздохнула и снова вышла во двор, чтобы закончить подрезку ноготков и выполоть несколько лопухов.
«Слава Богу, я еще гибкая», — думала она.
Нэн возвращалась в Инглсайд обедневшей на одну мечту. Лощина, полная маргариток, не могла пленить ее, поющая вода взывала к ней напрасно. Ей хотелось поскорее добраться до дома и скрыться от людских глаз. Встретившиеся ей две девочки захихикали, миновав ее. Смеялись ли они над ней? Как смеялись бы все, если бы знали! Маленькая глупая Нэн Блайт, которая создала целый роман из фантазий о бледной Таинственной королеве и нашла вместо нее вдову бедного дорогого папочки и мятные леденцы!
Мятные леденцы!
Она ни за что не станет плакать. Большие десятилетние девочки не должны плакать. Но чувствовала она себя неописуемо несчастной. Что-то драгоценное и красивое исчезло, было потеряно, какой-то тайный источник радости, который — так она думала — уже никогда больше не будет принадлежать ей. Инглсайд был полон восхитительного запаха коричного печенья, но она не пошла в кухню, чтобы выпросить несколько штук у Сюзан. За ужином у нее явно не было аппетита, даже несмотря на то, что в глазах Сюзан она читала слово «касторка». Аня заметила, что Нэн очень молчалива с тех пор, как вернулась со старой фермы Мак-Алистеров, — Нэн, которая пела буквально с рассвета до заката. Неужели долгая прогулка в жаркий день оказалась ей не по силам?
— Отчего такое страдальческое выражение лица, дорогая? — спросила она словно мимоходом, когда, войдя в комнату близнецов с чистыми полотенцами в сумерки, увидела, что Нэн лежит, свернувшись калачиком, на диванчике у окна, вместо того чтобы вместе с остальными охотиться на тигров в экваториальных джунглях в Долине Радуг.
Нэн не собиралась говорить
— Мама, неужели
— Не все, дорогая. Расскажи мне, что разочаровало тебя сегодня.
— Ох, мама, Томасина Фэр… положительная! И нос у нее вздернутый!
— Но почему, — спросила Аня в искреннем недоумении, — тебя должно волновать, вздернутый у нее нос или нет?
И тогда слова полились потоком. Аня слушала, как всегда, с серьезным лицом, молясь о том, чтобы не выдать себя взрывом смеха. Она помнила ту маленькую девочку, какой была она сама в Зеленых Мезонинах. Она помнила Лес Призраков и двух подружек, ужасно напуганных собственными выдумками. И она знала, какую глубокую горечь вызывает утрата мечты.
— Ты не должна принимать так близко к сердцу то, что твои иллюзии развеялись, дорогая.
— Я ничего не могу с этим поделать, — горестно сказала Нэн. — Если бы я начала жизнь заново, я бы никогда
— Моя глупая, моя
Нэн чувствовала, как самоуважение возвращается к ней вместе с этими словами утешения и мудрости. Мама все же не думала, что это глупо, И без сомнения, где-то в мире была Леди с Таинственными Глазами, даже если она не жила в МРАЧНОМ ДОМЕ, который, как теперь решила Нэн, был все же не так плох, с его оранжевыми ноготками, дружелюбным пятнистым котом, геранями и портретом бедного дорогого папочки. Это, право же, был довольно веселый дом, и, возможно, когда-нибудь она снова пойдет навестить Томасину Фэр и получит еще немного того вкусного печенья. Она больше не испытывала ненависти к Томасине.
— Какая ты чудесная мама! — вздохнула она в укрытии и убежище этих любимых объятий.