Аня из Зеленых Мезонинов

Марилла была в саду, где собирала летние яблоки, когда вдруг заметила мистера Барри, который перешел через ручей по бревенчатому мостику и начал подниматься по склону к Зеленым Мезонинам. Рядом с ним шла миссис Барри, а сзади тянулась целая процессия девочек. На руках он нес Аню, голова которой безвольно лежала у него на плече.

В этот момент Марилле открылось все. Вместе с неожиданной болью, поразившей ее в самое сердце, к ней пришло сознание того, чем стала для нее Аня. Она и прежде была готова признать, что Аня ей нравится… даже, что она к ней очень привязана. Но теперь, когда она бегом спускалась с холма, она уже знала, что Аня ей дороже всего на свете.

— Мистер Барри, что с ней случилось? — задыхаясь, спросила она, более бледная и взволнованная, чем когда-либо случалось быть сдержанной и рассудительной Марилле.

Аня, приподняв голову, ответила сама:

— Не пугайтесь, Марилла. Я ходила по коньку крыши и упала. Я думаю, что я вывихнула лодыжку. Но, Марилла, ведь я могла и шею сломать. Во всем нужно видеть хорошую сторону.

— Я должна была знать, что что-нибудь да случится, если я позволю тебе пойти на эту вечеринку, — сказала Марилла резко и ворчливо, хотя и с некоторым облегчением. — Несите ее сюда, мистер Барри, и положите на диван. Боже мой, да она в обмороке!

Так оно и было. Исполнилось еще одно из горячих желаний Ани: измученная болью, она потеряла сознание.

Мэтью, поспешно отозванный с поля, немедленно отправился за доктором, который, прибыв в должное время, констатировал, что травма более серьезная, чем предполагалось. Нога была сломана в лодыжке.

В тот вечер, когда Марилла поднялась в комнатку в мезонине, где лежала Аня с побелевшим от боли лицом, из постели ее приветствовал жалобный возглас:

— Вам меня очень жаль, Марилла?

— Все произошло по твоей собственной вине, — сказала Марилла, закрывая ставни и зажигая лампу.

— Именно поэтому вы и должны бы меня пожалеть, — сказала Аня, — потому что именно мысль, что все это моя собственная вина, и делает это испытание таким тяжелым. Если бы я имела право винить кого-нибудь другого, мне было бы гораздо легче. А что сделали бы вы, Марилла, если бы вас вызвали пройти по коньку крыши?

— Я осталась бы стоять на твердой земле и позволила бы «вызвать» меня сколько угодно. Что за чушь! — ответила Марилла.

Аня вздохнула:

— Да, но у вас такая сила воли, Марилла. А у меня ее нет! Я просто почувствовала, что не смогу вынести презрения Джози Пай. Она торжествовала бы свою победу надо мной всю жизнь. И мне кажется, я наказана так сурово, что вы не должны на меня сердиться, Марилла. Оказалось, что упасть в обморок ничуточки не приятно. И доктор сделал мне ужасно больно, когда вправлял ногу. Я не смогу ходить шесть или семь недель и не увижу новую учительницу. Ведь она уже больше не будет новой, когда я смогу ходить в школу. И Гил… все остальные обгонят меня в учебе. Ах, я несчастнейшая из смертных! Но я постараюсь все это мужественно перенести, если только вы не будете сердиться на меня, Марилла.

— Ну-ну, я не сержусь, — сказала Марилла. — Тебе не повезло, конечно, и, как ты сама признаешь, ты будешь из-за этого страдать. Ну, а теперь постарайся съесть что-нибудь.

— Как это хорошо, что у меня богатое воображение, — заметила Аня. — Я полагаю, оно поможет мне все это пережить. А что делают люди, у которых нет никакого воображения, когда они ломают себе кости? Как вы думаете, Марилла?

У Ани были все основания не раз благословить свое воображение в последовавшие за этим семь скучных недель. Впрочем, она не была отдана исключительно на его милость. Ее навещали многие, и не проходило дня, чтобы не забежала одна или несколько одноклассниц, чтобы принести ей цветы и книжки, а также рассказать обо всем, что происходит в школьном мире Авонлеи.