Аня Каренина

Через два часа Облонскому уже выдали форму, повязку на рукав, берет и отправили на политзанятия. Суть политинформации вкратце повторяла сказанное архимандритом Лазарем. Степан ещё больше проникся.

— А стрелять научат?

— Всё научат — и радиосвязь налаживать, и взрывные устройства делать, — всё.

Стива был на седьмом небе от счастья — вот оно, долгожданное призвание! Его распирало от сознания, что скоро люди будут его бояться и ненавидеть, что за ним будут охотиться спецслужбы, газетчики будут поливать его грязью, но он один — Стива Облонский — точно знает, что является патриотом своей родины и потомки это оценят. Исполненный таких мыслей, Облонский вдруг включился на полную мощь, так что в конце занятий его назначили у новоявленных адептов старшим.

[+++]

Шло время, подготовка Облонского продвигалась семимильными шагами. Долли поначалу удивлялась переменам, происшедшим с мужем, но затем поняла, что новый Стивин бзик, похоже, полезный.

Во-первых, он потребовал, чтобы она оставила работу и забрала домой детей. Гришку у свекрови, а Таню из больницы. Второго, однако, сделать не получилось, так как Таня, увидав папу, зашлась диким криком и полезла куда-то под стол, где продолжала вопить. Когда её оттуда вытащили и Стива попытался к ней приблизиться, девочка издала нечеловеческий визг и упала в обморок. Детский психиатр настоятельно посоветовал ребёнка оставить в больнице. Гришка был забран у тёщи самим Облонским, который сразил Аллу Демьяновну своей формой настолько, что тёща, люто ненавидевшая своего зятя до этого момента, прослезилась, подарила Степану икону в серебряном окладе и благословила на ратные подвиги супротив жидов.

Во-вторых, Стива обвенчался с Дарьей в церкви и начал регулярно приносить деньги, причём деньги хорошие. Долли даже смогла сделать ремонт во всей квартире и теперь часами могла любоваться стенами в новых белорусских обоях и мебелью, подновлённой при помощи самоклейки.

В-третьих, о выпивке не заходило и речи, а муж, закалившись от каждодневных физических упражнений, был теперь готов к любой работе — хоть грузчиком, хоть охранником, что давало определённую уверенность в завтрашнем дне.

В-четвёртых, Степан неукоснительно соблюдал теперь все церковные обряды и заповеди, а значит, Дарья с гарантией была застрахована от измены и развода, и это обстоятельство, пожалуй, обрадовало её больше остальных.

В общем, от веры одна благодать, заключила для себя Облонская и смиренно посещала вместе с мужем церковь, слушала проповеди и чинно стояла вечерами на коленях перед домашними иконами. Гришкиным крещением она даже гордилась, потому как совершал обряд сам архимандрит, после чего почтил их дом личным визитом и освятил все углы. Соседи были в шоке и теперь взирали на чету Облонских с благоговением. Правда, нашлись и жидовские падлы, которые нарисовали на двери квартиры Степана и Долли свастику, написав под ней слово «фашисты». Стива отреагировал спокойно, но жёстко, разложив во все почтовые ящики листовки с Манифестом РНЕ. На следующий день четыре двери тех квартир, где проживали состоятельные, по меркам спального района, граждане, были изуродованы различными надписями типа: «Бей жидов — спасай Россию!» Акт вандализма, видимо, был совершён лицами, тайно сочувствовавшими идеям РНЕ, но это скрывавшими, потому как никто не признался в содеянном.

Кроме того, Долли радовало то обстоятельство, что её муж, перестав гулять по другим бабам, теперь регулярно занимался с ней сексом, правда всегда в одной и той же позе, под одеялом и при выключенном свете. Естественно, что секса не было по постным дням, по церковным праздникам и т. д. Стива постоянно говорил, что «этим греховным делом» надо заниматься только с законной женой и только тогда, когда уже нет сил терпеть. Впрочем, Долли и этим была довольна. Ей не очень нравилось требование носить платок на голове, но, в конце концов, платок — это мелочь по сравнению с теми колоссальными положительными изменениями, что произошли со Стивой. Дарья истово благодарила Бога за совершённое чудо.

Аня Каренина

Прошло семь месяцев.

Архимандрит Лазарь пил кофе со своим другом, командиром взвода штурмовиков, Степаном Облонским.

— Однако что же случилось, пастырь? — глядя в глаза архимандрита, как преданная собака, спросил Облонский.